Просветленные не берут кредитов - [36]

Мы расположились в тенечке, и брат Пон принялся рассказывать, как возник мир: космические ветра, порожденные совокупной кармой существ предыдущего мирового периода, задули над бездной и сформировали огромный вихревой столб; космические дожди, проливаясь на него, создали нечто вроде цилиндра из воды, в котором произошло «закипание золота», тоже космическое.

Но тут из лесу вышел лохматый бородач, шагавший, подметая землю перед собой метелкой на длинной ручке.

– Это чтобы никого ненароком не задавить, – пояснил брат Пон. – Эй, Джава!

Услышав этот возглас, лохматый обернулся, и на изможденной физиономии его отразилась радость. Тонкие губы раздвинулись, и между ними обнаружились удивительно белые и ровные зубы.

Ловко орудуя этим «инструментом», голый Джава отправился к нам, и брат Пон встал ему навстречу. Я тоже поднялся, наблюдая, как они энергично хлопают друг друга по спине и обнимаются.

На меня хозяин метелки посмотрел с интересом, я же поклонился.

– Нас согласны принять в качестве гостей, – сказал монах после того, как они обменялись дюжиной фраз. – С едой у них небогато, но они готовы с нами поделиться. Ночлег же здесь не проблема, свободных пещер хватает. Так что можем располагаться…

Немногочисленные пожитки мы сложили в неглубокой, едва метра три выемке в скале – с ровным полом, с нависающим козырьком, что укроет от возможной непогоды. После ночевок в лесу на куче веток она показалась мне настоящим жилищем.

До вечера я без особого успеха занимался созерцанием воображаемого дерева, а когда начало темнеть, брат Пон сказал, что самое время навестить «общество» и познакомиться с остальными. На берегу речушки обнаружился разожженный костер и сидящие вокруг него аскеты, числом около дюжины.

Среди них были и Джава, и тот лохматый тип, что стоял на одной ноге, и медитировавший в пещере дядька с вырванными волосами, и другие, которых я до сих пор не видел. Жилистый обладатель громадного узла из волос на макушке, носивший на шее крохотный железный трезубец, седой смуглый карлик с приклеенной к губам безумной улыбкой, некто облаченный в оранжевую рясу буддийского монаха, но сидевший так, что лица его я видеть не мог.

Брата Пона встретили недружелюбным бормотанием и вялыми кивками, мне досталось несколько любопытных взглядов.

– Кого тут только нет, – шепнул мне наставник, пока мы усаживались. – Коллекция! Джава, например, считает себя последователем Махавиры, но при этом не уничтожает волосы на теле, и за это его ненавидит тот, что с выдранной шевелюрой… Преданные фанаты Вишну презирают шиваитов, но все вместе они считают еретиками тех, кто верует в Будду, Дхарму и сангху…

Некоторое время все сидели в молчании, слышно было лишь потрескивание пламени, шум водопада и негромкое позвякивание, производимое шевелившимся хозяином железных цепей. В полумраке они казались исполинскими змеями, обвившими худосочное тело аскета.

Потом заговорил Джава, и брат Пон начал переводить:

– Сбросим карму, как грязь, что прилипла к нашим стопам, и достигнем освобождения…

Он успел озвучить еще пару фраз, и тут в разговор вступил седой карлик, переставший улыбаться. Изо рта его полетели капли слюны и отдельные слова, неразборчивые, искаженные.

Тут же влез носитель узла на макушке, и трезубец на его шее гневно закачался.

Аскет, лишивший себя волос, просто-таки завопил, колотя себя кулаками в грудь, так что я даже вздрогнул.

– Вот видишь, – сказал брат Пон. – Наблюдай, смотри. Вот они, усмирители плоти. Терзают себя по-всякому, кто-то не спит, другой ест раз в неделю, третий сидит меж трех костров так, что умирает от жары… И что толку в подчинении изнуренной плоти, если они не могут контролировать сознание? Влечения и страсти не изжиты, и не важно, что они вовсе не такие, как у простых людей. Значит, есть и привязанности, и чувство приятного или неприятного, и соприкосновение…

Он вспомнил цепь взаимозависимого происхождения и прошел все ее звенья до старости и смерти.

– Самоограничение в чем-то ничуть не лучше, чем непомерное ублажение тела, – продолжил монах, в то время как аскеты продолжали орать друг на друга, будто торговки на рынке, и голоса их в лесной тишине звучали дико и зычно. – Предающийся ему уверен, что совершает нечто важное, и это наполняет его гордыней, а кроме того, он ослабляет и уродует телесную базу для действий и не может существовать в этом мире полноценно. Он думает о своем организме ничуть не меньше, чем помешанная на косметических процедурах женщина или гурман-фанатик…

Джава тем временем кое-как навел порядок и обратился к брату Пону.

Тот покачал головой и развел руками.

– Меня попросили поделиться мудростью, – пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Но лучше я буду проповедовать в борделе, чем здесь, среди людей, закосневших в праведном высокомерии.

Аскеты вновь принялись спорить, размахивая руками, и я понял, что не могу смотреть на них без отвращения: грязные, изнуренные тела, дикие взгляды, бешеные гримасы, дерганые жесты.

И ради этого уйти в отшельничество, жить в лесу?

Мы посидели в «обществе» еще минут десять, после чего распрощались и отправились к себе в пещеру. Я на ощупь отыскал свое место под стенкой и улегся, подложив под голову свернутую сумку.