Просветитель - [28]

— Поѣшь ты хоть щей-то, дьяволъ! — крикнулъ на Колодкина Самоплясовъ. — Все-таки легче будетъ.

— Не могу… претитъ… — еле могъ выговорить Колодкинъ.

Его снова заперли въ чуланъ.

— Какая тутъ облава! Богъ съ ней, съ облавой! Не на звѣрье и дичь надо дѣлать облаву, а на своего собственнаго мажордома… Что это, помилуйте, три дня отъ выпивки прочухаться не можетъ! — сердито говорилъ Самоплясовъ и поѣхалъ провожать лѣсничаго, который отправился послѣ завтрака къ себѣ домой, захвативъ съ собой подаренное ему ружье и астрономическую трубу, чтобы «наладить ее», какъ онъ выражался.

Самоплясовъ опять выѣхалъ на своей лошади въ новой сбруѣ, разсчитывая отвезти лѣсничаго, а на обратномъ пути заѣхать къ доктору Клестову и пригласить его къ себѣ, чтобъ на утро идти вмѣстѣ съ нимъ на охоту. Онъ съ тоскою помышлялъ, что съ отъѣздомъ лѣсничаго останется у себя дома глазъ-на-глазъ съ теткой.

«Учитель полъ-дня занятъ, вечеромъ то спѣвка, то тетради учениковъ просматриваетъ, а я сиди у себя дома и карауль пьянаго Колодкина. Очень весело!» — разсуждалъ онъ, ѣдучи съ лѣсничимъ, и вслухъ воскликнулъ:

— Ахъ, мажордомъ, мажордомъ! И какъ-же ты подкузмилъ меня, чортъ проклятый! Не въ часъ я пріѣхалъ сюда къ себѣ на родину, — прибавилъ онъ. — Вотъ теперь посидѣлки эти самыя… А безъ Колодкина я, какъ безъ рукъ.

— Справимъ… устроимъ твои посидѣлки. Чего убиваться и вѣшать носъ на квинту! Ахъ, ты, рохля! — ободрялъ его лѣсничій. — У богатаго человѣка горя нѣтъ, такъ онъ себѣ самъ надумываетъ горе. Дня черезъ два-три я къ тебѣ пріѣду опять, и-если хочешь, то такого тебѣ повара привезу, что онъ твоего мажордома за поясъ заткнетъ. Только извини — такой-же пьющій. Изъ-за этого его и на мѣстахъ нигдѣ не держатъ.

— А что-жъ, привезите, Иванъ Галактіонычъ… Я буду очень радъ, — сказалъ Самоплясовъ и оживился.

XXII

А сегодня Самоплясовъ вернулся къ себѣ домой поздно вечеромъ. Самоплясовъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ докторомъ Клестовымъ, котораго еле уговорилъ ѣхать съ собой. Докторъ былъ недоволенъ Самоплясовымъ и сердился за барскія самодурскія замашки Самоплясова. Онъ пріѣхалъ съ ружьемъ, ягташемъ и сумкой патроновъ, въ кавказской буркѣ и папахѣ. Входя по деревянной скрипучей лѣстницѣ къ Самоплясову, докторъ говорилъ ему:

— Повторяю: только потому иду къ тебѣ теперь, что уѣхало отъ тебя это воронье пугало Холмогоровъ, и оказался никуда негоднымъ твой… какъ его?.. мажордомъ. Но какъ только ты и безъ нихъ начнешь разыгрывать передо мной несвойственнаго тебѣ клоуна — сейчасъ я уйду въ пріемный покой къ фельдшеру ночевать…

— Но позвольте, Гордѣй Игнатьичъ, какой-же я клоунъ! — обидчиво произнесъ шествующій сзади доктора Самоплясовъ.

— Клоунъ. Какъ говорилъ я тебѣ у себя дома, такъ повторяю и сейчасъ, когда къ тебѣ иду въ гости, — стоялъ на своемъ докторъ, раздѣваясь въ сѣняхъ. — Во время твоихъ поминокъ на тебя было и смѣшно смотрѣть, и горько…

— Если вамъ такъ непріятно, Гордѣй Игнатъичъ, то я постараюсь… — бормоталъ Самоплясовъ.

— Тутъ и стараться нечего. Будь самимъ собой — и довольно. Будь прежнимъ Капитошей, которымъ ты былъ годъ назадъ — ничего больше и не надо. Не заносись.

— Слушаю-съ, Гордѣй Игнатьичъ… Только ужъ вы пожалуйста при тетенькѣ-то меня не очень ругайте.

Послѣднія слова Самоплясовъ произнесъ доктору тихо, на ухо.

— А это можно… Изволь… Я уже все сказалъ, что нужно было… — отвѣчалъ докторъ и вошелъ въ комнаты.

Феничка внесла его ружье, ягташъ и патронную сумку. Вошла и собака доктора, отряхиваясь отъ снѣга.

Докторъ прошелся по комнатамъ и опять произнесъ:

— Вѣдь вотъ у тебя теперь совсѣмъ другимъ духомъ пахнетъ, когда этого огороднаго пугала нѣтъ.

— Докторъ, вѣдь вы изволили обѣщать… — умоляюще замѣтилъ ему Самоплясовъ.

— Ахъ, да… Молчу…

Соломонида Сергѣевна въ это время накрывала на столъ.

— Сейчасъ прикажете подавать щи-то? — спросила она. — Сегодня для васъ щи и…

— Какія-же щи! Мы обѣдали у доктора, какъ слѣдуетъ, а ужинать еще рано, — остановилъ ее Самоплясовъ и спросилъ:- Ну, что Колодкинъ?

Тетка махнула рукой.

— Проснулся. Сидитъ и плачетъ теперь. Разсказываетъ про видѣніе… Что будто ему было видѣніе… Такое видѣніе, что неумытые приговорили его душу въ адъ… — проговорила тетка.

Самоплясовъ засмѣялся…

— Ну-у?! Вѣдь придумаетъ-же человѣкъ что спьяна! — проговорилъ онъ.

— Это плохой симптомъ, — замѣтилъ докторъ. — Смотрите, не сталъ-бы онъ у васъ бушевать потомъ…

— Тихій, кроткій, что твоя овца. И плачетъ, плачетъ и молитвы читаетъ… — разсказывала тетка.

— Это ничего не значитъ. Такъ всегда бываетъ. Сначала плачетъ, а потомъ на стѣну полѣзетъ.

— Я ужъ Капитоша, ему два стаканчика поднесла… но махонькіе… Очень ужъ онъ просилъ, плакалъ и въ ноги кланялся.

— Ахъ, напрасно! Я-же вѣдь запретилъ! — воскликнулъ Самоплясовъ.

— Голубчикъ! Все лучше, если онъ дома выпилъ. А то вѣдь онъ убѣжитъ и больше выпьетъ. Я и опорки у него убрала, такъ онъ хотѣлъ босой бѣжать. Ужъ подъ навѣсомъ его догнали. Спрятался, полѣзъ подъ телѣгу.

— Ну, взялъ ты на себя обузу, Капитонъ! — вздохнулъ докторъ — А все вѣдь это глупое тщеславіе и самодурство. Боже, какъ ты смѣшонъ, Капитонъ! Вѣдь ты…

— Гордѣй Игнатьичъ…