Просветитель - [15]

Холмогоровъ разсердился, съ шумомъ отодвинулъ стулъ и вышелъ изъ-за стола.

Самоплясовъ былъ уже изрядно разгоряченъ виномъ и сказалъ ему:

— Не горячись, не горячись! Печенка лопнетъ. Ну, не адьютантомъ поѣхалъ, такъ для компаніи. А для компаніи — все другъ для друга. Я для тебя, а ты для меня… За компанію монахъ женился.

— Такъ опять-таки не провизію-же закупалъ…

— Однако ты мою провизію ѣшь, мою провизію куришь.

— Дуракъ! Еще смѣетъ попреки дѣлать! — пробормоталъ Холмогоровъ и удалился къ себѣ въ комнату, хлопнувъ дверью.

Всѣмъ остальнымъ сдѣлалось очень неловко, хотя они и продолжали еще сидѣть за столомъ.

— Я вамъ, многоуважаемый, причетника Кузьму пошлю въ городъ за рыбкой, дайте только лошадь, — сказалъ отецъ Іовъ, весь красный отъ вина.

— Въ лучшемъ видѣ, батюшка. Даже пару возьмемъ на почтовомъ дворѣ, потому насчетъ рыбы мнѣ не хочется ударить въ грязь лицомъ.

— Вотъ и отлично. И онъ вамъ отличныхъ судаковъ привезетъ. Да въ городѣ у насъ и осетрина хорошая найдется. Кузьма купитъ. Что угодно купитъ. Онъ мужчина ходовой. А только вотъ что: не отложить-ли вамъ поминанье-то денька на два? Вѣдь, пожалуй, послѣзавтра не успѣете. И провизію закупать, и стряпать. Хлопотъ много. До субботы-бы…

— А что-жъ, до субботы, такъ до субботы… День хорошій, настоящій поминальный, — согласился Самоплясовъ.

— А въ воскресенье облава? Не подойдетъ, чтобъ два дня подъ-рядъ! — воскликнулъ учитель.

— А кто намъ мѣшаетъ облаву на слѣдующее воскресенье отложить? Я вѣдь здѣсь съ мѣсяцъ проживу.

— А вдругъ снѣгъ большой выпадетъ, такъ какая тогда облава!

— Не выпадетъ, другъ. Наохотимся вдоволь еще. А обѣдъ поминальный я хочу на славу сдѣлать. Ужъ дѣлать, такъ дѣлать и помянуть папеньку на отличку, чтобъ не ударить въ грязь лицомъ. Правду я, Гордѣй Игнатьичъ? — обратился Самоплясовъ къ доктору.

Докторъ Клестовъ ничего ему не отвѣтилъ на вопросъ, но подошелъ къ нему, положилъ руку на плечо и проговорилъ:

— Ахъ, Капитоша, Капитоша! Дивлюсь я на твою перемѣну. Совсѣмъ ты не тотъ, какимъ былъ прежде. Не люблю я такихъ.

XII

Наступили уже сумерки, когда гости разошлись. Прозвонилъ бубенчиками отъѣзжающій докторъ Клестовъ, жившій верстахъ въ пятнадцати отъ села Антропова. Ушелъ священникъ Іовъ Андреевичъ Свѣтильниковъ, взявъ деньги на рыбу для поминальнаго обѣда, обѣщавъ за нею послать въ уѣздный городъ причетника Кузьму. Послѣднимъ уходилъ учитель Мишукъ. Онъ торопился на спѣвку заупокойной обѣдни, которую назначилъ сегодня въ пять часовъ вечера. Уходя, онъ говорилъ Самоплясову:

— Да что-бы тебѣ нотъ намъ пожертвовать! Въ нотахъ мы терпимъ скудность большую. Все, что у насъ есть — переписанное, а переписано плохо.

— Могу, могу… Отчего не пожертвовать, — отвѣчалъ Самоплясовъ.

— Да и вообще тебѣ надо что-нибудь сдѣлать съ просвѣтительной цѣлью для нашего сельскаго населенія въ память твоего покойнаго отца.

— Да вѣдь ужъ вчера сказалъ, что сдѣлаю. Ну, и сдѣлаю. Дай мнѣ оглядѣться-то. Я когда. ѣхалъ сюда, такъ воображалъ объ этомъ. Хочешь, я устрою посидѣлки для дамскаго пола у меня въ домѣ? Созову всѣхъ антроповскихъ дѣвицъ, закачу имъ угощеніе, танцы подъ настоящую музыку… Аристофонъ у меня есть… привезенъ. Граммофонъ тоже… Сначала программа для увеселенія публики… Какъ въ клубѣ, напримѣръ, въ Петербургѣ… А потомъ танцовальное отдѣленіе. Танецъ кекъ-вокъ… Баринъ покажетъ имъ этотъ новомодный танецъ. И пріятно и для здѣшнихъ дѣвицъ будетъ полировка и просвѣщеніе.

— Ну, какое-же это просвѣщеніе! Я не объ этомъ просвѣщеніи говорю, — сказалъ учитель.

— Да это только для начала… А потомъ можно и на другой манеръ. Ну, приглашу лѣсничаго Кнута, и онъ покажетъ дѣвушкамъ всю эту самую астрономію на небѣ въ мою трубу… То-есть гдѣ какая звѣзда, гдѣ какая планета и какъ онѣ называются. Трубу я отличную привезъ, чтобъ съ лѣсничимъ заниматься, а онъ мастакъ этого дѣла…

— Какія-же это посидѣлки, если однѣ дѣвушки! Это ужъ монастырь какой-то. На посидѣлкахъ дѣвушки и парни. А здѣшніе парни, самъ знаешь, какіе! Придутъ полупьяные, натопчутъ тебѣ грязи въ комнатахъ, — возражалъ учитель.

— Ну, и парней пригласимъ. Пригласимъ такихъ, которые почище. Не всѣ-же они въ грязныхъ сапогахъ. Я знаю такихъ, что и калоши резиновыя носятъ.

— Сѣрость… Всѣ они сѣрость и невѣжество, даже и тѣ, кто въ калошахъ ходитъ.

— А вотъ среди насъ, полированныхъ, и они отполируются. Ты имъ тоже какое-нибудь, стихотвореніе Некрасова прочтешь. Помнишь, что ты мнѣ читалъ когда-то? И будетъ музыкально-танцовально-литературный вечеръ. Правильно я? Согласенъ?

— Ну, да объ этомъ потомъ. Прощай!

Учитель ушелъ. Самоплясовъ остался одинъ. За обѣдомъ онъ изрядно выпилъ, и теперь хмель тяжело выходилъ изъ его головы: болѣлъ затылокъ, стучало въ виски, во рту было сухо. Онъ прилегъ отдохнуть, думая заснуть, но не спалось. За стѣной кряхтѣлъ Холмогоровъ и кашлялъ раскатистымъ кашлемъ. Самоплясовъ поднялся, спросилъ себѣ зельтерской воды и сталъ переругиваться черезъ стѣну съ Холмогоровымъ.

— Считаешься пріятелемъ, а не хочешь за рыбой для обѣда съѣздить! Какой ты пріятель! Ты, стало-быть, не пріятель, а только карманная выгрузка, — говорилъ онъ.