Пространство и время - [4]

— Хорошо, — улыбнулась Лена и, облизнув кончиком языка губы, принялась читать — быстро-быстро. Вдруг остановилась и снова спросила: — Правда не вырвешь?

— Да читай ты! — рассердился Ваганов.

И тогда Лена начала читать все с самого начала — спокойно и обстоятельно.

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

(Спорные записки неизвестного)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Изменение и протяженность материи суть объективная реальность. Но если дана объективная реальность, необходимо и философское понятие для нее. И это понятие есть: оно суть пространство и время как таковые. Существуют конкретные промежутки времени и конкретные формы пространства, опираясь на которые и отражая которые с помощью наших ощущений, мы составляем абстрактное понятие о них, понятие пространства и времени как таковых.

— Ничего не поняла, — прошептала Лена. — Ладно, буду дальше…

— Может, не надо? — уныло протянул Ваганов.

— Ничего, ничего… Ты не волнуйся, Митя. Как это у тебя здорово получается! Это я просто дурочка, я…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Между тем у Фридриха Энгельса в его работе «Анти-Дюринг» есть такие слова: «Именно потому, что время отлично, независимо от изменения, его можно измерять посредством изменения, ибо  д л я  и з м е р е н и я  всегда требуется нечто отличное от того, что подлежит измерению». На первый взгляд это высказывание противоречит предыдущей главке, но это не совсем так.

Время и пространство проявляют себя только через свои конкретные формы (то есть через изменения и протяженность), и, познавая эти конкретные формы, мы познаем время и пространство как таковые. И когда мы говорим, что не знаем, что такое время и пространство, мы тем самым утверждаем, что «при помощи своей головы создаем себе абстракции, отвлекая их от действительного мира, а затем оказываемся не в состоянии познать эти нами созданные абстракции», собираясь их познавать только как абстракции, а не как действительное нечто, «потому что они умственные, а не чувственные вещи» (Энгельс).

На самом же деле мы можем познавать абстракции, но только через их  к о н к р е т н ы е  формы.

Измерять может только человек, поэтому измерять время он не только может, но и должен лишь  к о н к р е т н ы м и  изменениями объективной реальности.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Но третьей главы еще не было…

Лена, закончив читать, очень внимательно, торжественно посмотрела на Ваганова. Он стоял перед ней немного смущенный, растерянный, но весь вид его говорил, что ему вовсе не безразлично, что она думает обо всем этом. Лена почти ничего не поняла, но новым, необыкновенным для нее самой чувством открыла в себе глубокое движение; это движение, в котором она не могла еще полностью разобраться, называлось возвышенностью чувств к Ваганову. Он теперь выделился для нее из всех ребят, кого она знала прежде, а выделившись, стоял уже высоко. Она не понимала, не думала еще об этом, но сердце ее напряженно стучало одно: он великий, он умный, он хороший… И если он посвятил жизнь науке, то она должна, обязана посвятить свою жизнь ему. И вместе с этими высокими мыслями о нем, о его науке и о себе она почувствовала в себе и что-то другое, более близкое ей, более важное для ее девичьей жизни. Словно бы то, для чего она создана, для чего жила и будет жить на свете, теперь открылось ей. Она была потрясена своей готовностью благодарно любить и жертвовать собой. И она шепотом спросила его:

— Ты целовался когда-нибудь, Митя?

— Нет… — растерялся он, не ожидая такого вопроса. — Я…

— Какой ты… — слабо перебила она его. — Ты очень, очень хороший…

— Ну что ты…

— Я ничего не поняла… ничегошеньки, — покачала она головой. — Но ты очень хороший. Знай это…

От Кузьминских прудов Ваганов пошел к Ветеринарной академии, и, когда сел на 29-й автобус, вместе с ним оказалась всего лишь одна девушка. Ваганов, подумав, устроился на заднем сиденье, а девушка прошла вперед.

Автобус долго стоял — это была конечная остановка, потом водитель включил зажигание, машина ожила, мелко задрожала. Ваганов, глядя на девушку, забылся и не заметил, как автобус покатил наконец вперед.

Волосы у девушки спадали свободно, и кого-то она очень напоминала Ваганову. Он попытался вспомнить ее лицо и — странно — не мог этого сделать. Он сидел и, отчего-то притрагиваясь к тетради рукой, как бы внушал девушке обернуться, посмотреть на него, только она не слышала его внушений. Изредка, правда, поглядывала в окно, и тогда он видел неясный ее профиль…

Нагоняя на себя странную тоску, он вдруг подумал — как думал теперь часто, — что хорошо бы встать, подойти к девушке и познакомиться с ней. Он был почему-то уверен, что девушка красива и прекрасна.

«И что же, что красива и прекрасна? — тут же холодно спросил себя. — Что во всем этом особенного, влекущего, призывного?»

И вспомнил теперь с особенной ясностью, как губительна, томительна для него окружающая его красота женщин. Устал он быть мучеником, ибо, куда бы ни пошел, где бы ни был, везде одно: красота, красота, красота… Там прошла женщина с красивой гордой головой — зовет к себе, там увидел стройную голенастую девчушку — зовет к себе. Все, все, что ни есть, стремится выразить себя блистательным образом, все стремится к идеалу, совершенству… И ты, как только поймешь сознанием, что стремление это бесконечно, что это само движение жизни и движение это широко, необъятно и неохватно, что не угнаться одному человеку постигнуть все это, объять, то словно бы потеряешь интерес к миру. Только вдруг вновь пройдет мимо тебя иная красавица — и разумение твое далеко-далеко… забьется сердце, оживится чувство, разогреется кровь…