Простофиля Вильсон - [28]

И он поплыл дальше. Скоро старый судья пришел в чувство и жалобно посмотрел на склонившегося к нему встревоженного друга.

— Скажите мне, что это неправда, Пемброк! Скажите, что все это неправда! — взмолился он.

И густой, полнозвучный бас ответил ему без колебания:

— Мой друг, вы понимаете не хуже меня, что это ложь. Ведь в жилах вашего племянника течет лучшая кровь Первых Поселенцев!..

— Благослови вас господь, вы меня утешили! — с жаром воскликнул старик. — Пемброк, я потрясен!

Говард остался со своим другом, проводил его домой и даже вошел в комнату. Было темно, все давно уже отужинали, но судья и не думал о еде, ему не терпелось услышать из первых уст, что все это клевета; и он хотел, чтобы Говард услышал это тоже. Послали за Томом, который тотчас явился. Он хромал, был весь в ссадинах и кровоподтеках и вид имел далеко не веселый. Дядя приказал ему сесть.

— Нам уже рассказали, Том, что с тобой приключилось, и, конечно, ради красного словца еще основательно приврали. Развей же эти вымыслы! Говори, какие меры ты принял? В каком положении сейчас дело?

Том простодушно ответил:

— Да ни в каком: все кончено. Я подал на него в суд и выиграл дело. Защищал его Простофиля Вильсон — это был его первый процесс за всю жизнь, — и он проиграл: судья приговорил это жалкое ничтожество к штрафу в пять долларов за оскорбление действием.

Уже при первых его словах Говард и Дрисколл инстинктивно вскочили на ноги и стояли, растерянно взирая друг на друга. Потом Говард печально и безмолвно сел на прежнее место. Но Дрисколл, не в силах сдержать свой гнев, разразился целым потоком ругательств:

— Ах ты щенок! Мерзавец! Ничтожество! Не хочешь ли ты мне сказать, что тебе, отпрыску нашего славного рода, нанесли побои, а ты побежал жаловаться в суд? Отвечай, да?

Том понурил голову, и его молчание было красноречивее слов. На дядюшку было жалко смотреть: его взгляд, устремленный на Тома, выражал изумление, недоверие и стыд.

— Который это был из близнецов? — спросил он.

— Граф Луиджи.

— Ты вызвал его на дуэль?

— Не-ет, — бледнея, пробормотал Том.

— Сегодня же вечером вызовешь! Говард передаст ему вызов.

Том почувствовал себя нехорошо — это было видно по его лицу; он безостановочно вертел в руке свою шляпу. Потянулись гнетущие секунды молчания; взгляд дяди, прикованный к нему, становился все суровее и суровее; и наконец, еле ворочая языком, племянник взмолился:

— О дядюшка, не требуйте от меня этого! Он сущий убийца… я не смогу… я… я боюсь его!

Старик три раза открывал рот, но слова застревали у него в горле; потом плотина все-таки прорвалась:

— В моей семье завелся трус! Один из Дрисколлов трус! О, какое же прегрешение я совершил, чтобы заслужить такой позор?!

Шатаясь, он подошел к секретеру в углу, с теми же душераздирающими причитаниями вытащил из одного ящика какую-то бумагу и, шагая взад и вперед по комнате, стал медленно рвать ее на мелкие куски и бросать их себе под ноги. Потом, немного успокоившись, сказал:

— Гляди, я вторично уничтожаю свое завещание! Ты снова вынудил меня лишить тебя наследства, подлый сын благороднейшего из людей! Прочь с глаз моих! Уйди, не то я плюну тебе в лицо!

Молодой человек не стал мешкать. Судья обратился к Говарду:

— Друг мой, согласны ли вы быть моим секундантом?

— Разумеется!

— Вон там перо и бумага. Пишите вызов на дуэль, не теряя времени.

— Он будет вручен графу через четверть часа, — заверил его Говард.

На сердце Тома легла тяжесть. Вместе с богатством и самоуважением у него пропал и аппетит. Он вышел из дому черным ходом и печально побрел по глухому переулку, раздумывая над тем, удастся ли ему, даже если он будет вести себя сверхпочтительно и в высшей степени примерно, снова завоевать расположение дяди и упросить его еще раз восстановить щедрое завещание, которое тот только что уничтожил у него на глазах. В конце концов Том пришел к заключению, что удастся. Ведь добился же он этого однажды, а то, что сделано один раз, может быть сделано и вторично. Он этим займется. Он употребит на это всю свою энергию и снова добьется успеха, даже если придется ему, любителю свободы, отказаться от каких-то удобств, даже если понадобится в чем-то ограничить свое привольное житье.

«Того, что я наворовал в городе, хватит, чтобы расплатиться с долгами, — размышлял он, — но на картах надо поставить крест раз и навсегда. Из всех моих пороков — это самый страшный, по крайней мере так мне кажется, потому что дяде легче всего дознаться об этом по милости нетерпеливых кредиторов. Он думает, что двести долларов, которые ему пришлось один раз уплатить за меня, это много. Так ли уж много, если я ставил на карту все его богатство! Но эта мысль, конечно, ему никогда не приходит в голову: ведь вот же есть люди, которые все мерят своей меркой! Если бы он знал, как я запутался в долгах, он уже давно бы выкинул ко всем чертям свое завещание, не дожидаясь этой истории с дуэлью. Триста долларов! Целый капитал! Слава богу, дядя никогда об этом не пронюхает! Вот выплачу этот долг — и буду спасен, и никогда больше не притронусь к картам. Во всяком случае, пока дядюшка жив, клянусь! Итак, Том, ты делаешь последнюю попытку исправиться — и ты победишь! Зато уж если потом проштрафишься, все пропало!»