Прости меня…Фантастическая поэма - [9]

— Представьте себе, что кто-то хочет убедить вас в абсолютной, как у нас говорят, нуль-нелепости. Вы знаете, не колеблясь, как это нелепо, но вас убеждают, — начал я решительным, этаким жестким тоном. — Воздвигнут, например, некие люди высокий дом, назовут храмом, не в обиду будь сказано, и каждый день станут собираться в нем… — Я замолчал, подбирая нужные слова, дорога все-таки меня отвлекала. — Ну и при свечах, при всем, что положено, в экстазе будут петь как молитву песенку. Шлягер какую-нибудь… «Жи-ил-был у бабушки сереньквй козлик…» И все для того, чтобы легче стало жить.

Он слушал, медленно кивая в такт нашему движению по ровной широкой дороге.

— Никому не поможет песенка, ничего никогда не изменит, ничего на земле не исправит. А люди повторяют и повторяют… А как же? У них вера… Никчемно и бесполезно…

Он перестал кивать. Синие тонкие вены слева, у самого глаза и над ухом, напряглись.

— Вот и мне религия кажется примерно такой же бесполезной, — колотил я. — Выросли такие люди, которым не может прийти в голову — есть бог или нет. Им такое предположение, смешно. Их религия — наука, ваша наука — религия, то есть ничто…

Ректор беспокойно посмотрел назад — не видно ли там Федора Иваныча. Но за нами шла только серая «Волга».

— Вы дерзки, вам простительно, вы молоды, как вижу, — подумав, ответил он. — Судите не глубоко, зыбко, не понимаете сути явлений.

Плавная дорога резко ушла в сторону. Его качнуло.

— Скажите мне, закоренелый безбожник, вы сами решитесь, посмеете ли вы разуверить вашу матушку теперь, на склоне прожитых ею лет? Как после таких страданий сможет она уйти без веры в лучшее, в самую последнюю земную надежду? Как доживет закатные свои дни…

Меня раздражал неколебимый тон служителя церкви. Я ничего не ответил. Я никогда не говорил с мамой о религии, никогда не мог посмеяться наивным словам ее. Для меня вера мамы была неприкосновенна. Мой невольный проповедник, наверное знал это.

— Не хотите отвечать, — сказал он, — хорошо, не надо…

Беседа за круглым столом не удалась. Видно, я не рожден дипломатом.

— Вам куда? — спросил я не очень дружелюбно.

— Если вас не затруднит, главная резиденция…

5

Этот батюшка не подозревает, в каком переулке он живет. Несколько дней назад мокрым осенним вечером я привез в этот переулок мою случайную дорожную спутницу.

Ну, конечно, вот он, ее дом. С очень высокими старинными окнами, в шесть этажей. Балконы висят чугунными розетками лепные карнизы над последними окнами так велики, что тень от них падает почти на весь верхний этаж. Налево, за углом, уютный маленький сквер, где мы остановились тогда у такой же старинной ограды, похожей на решетку балконов…

Я сказал, открывая дверцу, «до свидания». Она задержалась на минутку, разглядывая мое лицо, потом улыбнулась и ничего не ответила…

В переулке тихо необыкновенно. Лишь там, в конце, как будто в большом окне, распахнутом на городскую площадь, мелькают стремительные машины. Мелькнет — и шорох колес отдается по всему переулку, вдоль каменных стен, слабым отзвуком по стеклам старинных домов.

Я стал выкручивать руль туда — в окно большой улицы, Потом неожиданно для самого себя, так мне тогда показалось, выключил мотор и вышел…

«Как они вздрогнут, как всполошатся тихие дома, если я нажму сигнал. Как они всполошатся», — подумал я.

Никого, ни души вокруг, одни голуби лениво ходят под колесами, да усатый кот у подъезда мурчит на солнечный зайчик. Над ним колеблется дерево, и зайчики эти прыгают. Им не лень…

В крохотном переулке, равнодушном и тихом, среди задернутых занавесок, там, где шелест мотора казался почти ревом, автомобильный сигнал прозвучал как набат, как зов пароходной сирены в голом океане.

Вздрогнули окна. Открылись непроглядные шторы. Я давил на сигнал.

Кто-то бранил меня, кто-то грозил в открытую форточку:

— Бездельник! Сигналы запрещены! Вот я в милицию позвоню…

Я давил на сигнал, вскинув лицо туда, к балконам и окнам, стараясь угадать, в каком окне услышит она меня, мой отчаянный зов.

И она вышла ко мне через две минуты.

Глаза и губы девушки смеялись. Кажется, не умеют они по другому, не умеют не улыбаться.

— Почему такой шум? — спросила девушка, словно ждала меня, и даже без удивления, что я здесь.

— Подскажите мне другой способ, — ответил я, волнуясь от собственной наглости.

— Вам самый простой? — она смеялась.

— Хотя бы.

— Нормальные люди спрашивают адрес, телефон.

— А я ненормальный.

— А вон идет нормальный милиционер.

Она оглянулась. Поигрывая палочкой, величественный, подчеркнуто медленный в походке, неотвратимый, как само наказание, шел к нам Сам Инспектор.

— Вам, кажется, надо удирать.

— А вас поймают как соучастницу, поведут на покаяние. Разве я могу бросить одну… Спасайтесь, еще не все потеряно.

— Все равно весь переулок видел, какой тарарам вы устроили.

— Бежим, пока не поздно, — трагическим тоном сказал я, увлекая девушку в открытую дверь.

Машина, подгоняемая пронзительным орудовским свистом и криками разочарованных болельщиков, рванулась прочь. Двое парней двинулись к нам. Один из них что-то крикнул, подняв руку.

— Это мой школьный товарищ, — пояснила вдруг девушка.