Проснись, моя любовь - [20]

Голос был глубоким, звучным; слова произносились безупречно четко. У Элейн в университете был один заслуженный профессор с таким говором. Он тоже был англичанином.

Его глаза сузились до синих щелочек.

— Мне передали, что у вас болит горло, хотя, по моему личному мнению, единственное, что у вас нездорово — это душа. Но я не буду обвинять без доказательств. На сей раз, я прощаю ваше молчание. Однако это не значит, что я прощу мрачное и невоспитанное поведение. Если вы не способны разговаривать, можете кивнуть. Повторяю, мы поняли друг друга?

Элейн кивнула. О, да, она поняла его. Громко и ясно. Вполне очевидно, он найдет способ превратить жизнь Морриган в ад на земле.

— Прекрасно. Мы обсудим дальнейшее за ужином. Вы будете носить волосы распущенными до тех пор, пока я не скажу иначе. Бог-свидетель, кроме волос, больше взглянуть-то особенно не на что.

Ледяной холод затопил Элейн от ушей до пальцев ног. С тех пор, как в конце шестидесятых-начале семидесятых она была студенткой-пышечкой, над ней никто не смеялся. Нагота, казавшаяся естественной при поцелуе, теперь стала смущать так остро, что это причиняло боль.

Тонкие темные волоски на ногах поднялись, будто наэлектризованные. Она боролась с этим чужим для нее телом, пытаясь стоять прямо и ровно. Впилась ногтями в ладони, чтобы не сорваться и не нагнуться за полотенцем в попытке скрыть физические изъяны Морриган — сейчас и ее изъяны.

Он отвернулся с таким видом, как будто то, что он видел перед собой, не стоило того, чтобы на это смотреть. И прошел к закрытой ранее двери. Элейн никогда не видела такой прямой и величественной походки. На пороге он остановился.

— Если вы когда-нибудь попытаетесь запереть от меня спальню, я привяжу вас с разведенными руками и ногами к кровати. Обнаженной. И смогу на досуге наслаждаться вашим костлявым задом. Понятно? И кстати, если уж принимаете ванну, то надо уделять внимание всем частям тела. У вас уродливое черное пятно под левым ухом.

Дверь мягко закрылась. Не иначе как в грязного мерзкого сассенахского лорда вселился дьявол, чтобы добиться согласия Элейн. Он и Хэтти — два сапога пара. Оба, казалось, считали, что Морриган — дрессированная шавка.

Элейн заскрежетала зубами. Хэтти с ликованием говорила, что «их лордство» уехал на две недели. Две недели — это четырнадцать дней. А прошло только три. Где же еще одиннадцать?

Она не была готова к такому повороту событий. Это так несправедливо — как только она нашла ключ и заперла дверь от Хэтти, через другую дверь явился лорд. Ей были так необходимы эти одиннадцать дней, так необходимо уединение.

Так необходимо вернуться назад в свое время.

Перед глазами поплыли черные круги. Пол покачнулся. На мгновенье она решила — нет, онапонадеялась, — что теряет сознание. Возможно, так она бы смогла вернуться домой. Но, как и большинство вещей, головокружение прошло, оставив только скручивающий внутренности поток адреналина. С другой стороны, Элейн разозлилась. Она наклонилась и подняла полотенце.

Как он смел рассчитывать, что она с больным горлом будет с ним ужинать? Горло не болело, это правда, но могло же. В девятнадцатом веке многие болезни были еще не известны и только ждали открытия.

Она резко завязала концы полотенца между грудями. Как он смел рассчитывать, что она будет любезной, если несколькими словами разрушил каждый клочок ее чувства собственного достоинства?

С безудержным неистовством Элейн закрыла балконные двери. И что он имел в виду, говоря о черном уродливом пятне у левого уха? Кем он себя возомнил, чтобы указывать, как ей нужно мыться? Если бы она скребла себя сильнее, то стерла бы кожу.

Она прошла к зеркалу. Она почти привыкла видеть бледный овал лица с очень большими глазами и слишком алыми губами. Под ухом было чернильное пятно. В том месте, где она постукивала ручкой, пока училась подделывать почерк.

Элейн пожалела, что разделалась с пуговицами на сером платье. Кем он себя возомнил, указывая, что она может, а что не может носить? Если так не нравится то, что она носит, почему он позволяет Хэтти одевать Морриган? И вообще, если бы он хоть как-то принимал участие в судьбе жены, чего очевидно не было, он на пушечный выстрел не подпустил бы к ней Хэтти.

Ладно, Элейн не такая уж бедная, бессловесная и наивная малышка, чтобы большой задиристый мужик мог превратить ее в дрожащий студень. Даже если этот человек видел ее голой и отверг, как черствый хлеб.

Она осторожно прикоснулась изнутри к нижней губе. Плоть была нежной и гладкой. Губы в зеркале были припухшими. Как в то утро, когда она очнулась в теле Морриган, заполненная спермой лорда, менее остро осознающая этот факт тогда, чем сейчас.

Тогда муж Морриган не был реальностью.

Сейчас он был слишком реальным.

Его вкус витал на губах.

Неужели он кусал губы Морриган?

Она подумала о своих, вернее Морриган, сосках. Неужели он кусал их тоже? Может поэтому они выглядели такими…припухшими, такими чувственными? Шагнув к ящику, она схватила мочалку и кусок мыла. Она неистово терла чернильное пятно, затем вымыла губы.

Она больна и измучена хулиганом из девятнадцатого века.