Проситель - [65]

Берендеев утешал себя (и человечество) мыслью, что Господь, как автор, всего лишь обдумывает разные варианты сюжета. В сущности, обдумывание произведения было игрой и для писателя-фантаста Руслана Берендеева. За свою жизнь он обдумал неизмеримо больше произведений, нежели написал. На бумаге обдуманные произведения получались далеко не такими совершенными, как в моменты обдумывания. Это давало повод Берендееву полагать, что для каждого человека, в отличие от Господа, определена некая мера игры, которую — в обычных обстоятельствах — преступать не дано.

Берендеев, похоже, свою меру превысил, преступил.

Иначе зачем он тем душным весенним вечером надел на себя плащ бесследно исчезнувшего бизнесмена (плащ оказался велик, бизнесмен, как и положено «новому русскому», был широк в плечах и в пузе), схватил со стола статуэтку крылатого осла из неведомого вулканического золота да и встал странно у окна, уставясь поверх гераней и фикуса в сиреневые, не обещающие ничего, кроме горя, сумерки.

В таком виде застала его припозднившаяся (она каждый день задерживалась на работе) Дарья.

— Репетируешь? — поинтересовалась она, очевидно, приняв плащ за наряд принца датского Гамлета, а крылатого золотого осла — за череп бедного Йорика. Хотя едва ли они были похожи. Что-то, впрочем, в этом было. Берендееву вдруг показалось, что у него на плечах… ослиная голова. Он чувствовал, как саранчовые крылья упираются в уши. Берендеев слышал ослиными крыльями-ушами томные стоны Дарьи, торопливое дыхание ее партнера.

— Репетирую, — поставил он на стол статуэтку, — а ты мне изменяешь.

Страшные слова выговорились легко, почти весело. Берендеев подумал о многозначности, многофункциональности игры в жизни человека. В игре разрушающие жизнь реалии представали в общем-то обыденными и какими-то неконкретными, как будто разрушалась не писателя-фантаста Руслана Берендеева, а чья-то другая — неконкретная — жизнь. В игре свинцовые мерзости жизни приобретали лунную невесомость, когда астронавты в многотонных скафандрах весело прыгают по миллионолетней пыли, как кенгуру.

— Это не смешно, Берендеев, — сказала Дарья. Со дня, когда она вышла на проклятую работу, ей стал изменять (как она мужу) вкус. Вот и сейчас она была в обтягивающих белых штанах в струнку, в белом же пиджаке с нелепыми золотыми, как у Пьеро, пуговицами. «Худо дело, — отстраненно, как о чужом человеке, подумал Берендеев, — когда бабе сильно за тридцать, а она одевается как средней руки б… — любительница». — Я хотела спросить…

— С кем останутся девчонки? — еще веселее перебил Берендеев.

— Что? А… Девчонки? Нет. Те сто долларов, ну, помнишь, ты хотел мне дать. Уже… истратил?

— Не поверишь, — ответил Берендеев, — но я их только что сжег. Да вот он, пепел, смотри… — указал жене на черные хлопья в пластмассовой корзине для бумаг.

— Неслабо. Особенно для такого миллионера, как ты. — нетвердо крутнувшись на высоких каблуках (раньше она такие туфли не носила), Дарья вышла из комнаты.

Берендеев посмотрел на свое отражение в зеркале. В сером плаще с просторного чужого плеча, с нездоровым, пятнистым каким-то румянцем на щеках, с блеском в глазах, он был похож на спившегося нищего безумца. Берендеев подумал, что сходит (если уже не сошел) с ума.

…Он думал об этом и сейчас, спустя долгое время, выходя через выпавшую чугунную секцию ограды из Ботанического сада на невзрачную, немосковскую какую-то улицу, заваленную цветным картонно-пластиковым мусором и осенними листьями. По цветному мусору, по листьям среди малоэтажных кирпичных домов с плоскими крышами медленно ехал, потусторонне светя фарами, совершенно пустой троллейбус.

«Здесь ли это?» — засомневался Берендеев, вглядываясь в табличку на доме.

Выходило, что здесь: «Новоипатьевская улица, дом 16-А».

Он сам назначил. Но при свете дня приглянувшееся Берендееву местечко выглядело иначе.

Писатель-фантаст Руслан Берендеев продолжал размышлять об относительности и неевклидовой растянутости во времени и пространстве словосочетания «сходить с ума» (в сущности, это тоже была игра, только выйти из нее было довольно трудно), когда точно возле телефонной будки почти неслышно притормозила сверкающая и длинная, как лезвие, машина с круглыми фарами, придававшими ей несколько несерьезный, глуповатый, водевильный вид. Из такой машины вполне мог выскочить кто-то вроде Бэтмана, Джокера, инопланетянина или какого другого сказочного персонажа.

Часы на неведомой башне (сколько Берендеев ни гулял по Ботаническому саду и окрестностям, вертя во все стороны головой, он ни разу не видел загадочной башни с бьющими часами) пробили десять.

Да, эти люди были точны, как часы на неведомой башне.

Берендеев вспомнил, что приезжать секунда в секунду считается у них хорошим тоном.

Некоторое время на Новоипатьевской улице около дома 16-А было смертельно тихо. Берендеев услышал, как скребутся об асфальт сухие листья, словно золотые мыши. Но они же были и золотыми летучими мышами, потому что листьями был полон воздух на таинственной — ни единого прохожего! — Новоипатьевской улице около дома 16-А. Некоторые из летучих мышей определенно были из вулканического золота, потому что даже в густейших, пока еще безлунных сумерках ухитрялись светиться красным, точнее, рубиновым светом.