Прошу к нашему шалашу - [26]

- У тебя здесь сколько их?

- Десять. Сейчас пойдем все посмотрим.

- А куропаток где берешь?

- Достать их пустяк. У нас они табунами живут на хлебных токах. Насторожишь сеть, которой рыбу ловят, а от нее шнурок протянешь к омету. Под сеть-то зерна насыплешь, а сам засядешь в соломе и ждешь, когда куропатки прилетят на кормежку. Как только зайдут под сеть, ты дернешь шнурок, вытащишь подпорки, сетью-то и накроет птицу. Сразу несколько штук.

- А не жалко тебе птиц губить?

- А разве я гублю? Я ведь потом всех куропаток на волю выпускаю, как закончится сезон охоты. Ну, а которую куропатку куница съест, так что дороже для государства: куропатка или куница? У куропатки перо да мясо, а у куницы пушная шкурка. Куропатку-то съешь - и нет ее, а из шкурки куницы шапка получится или воротник, станет человек носить да радоваться. А сделать для человека радость - это ведь, я считаю, счастье.

Обошли мы со Стежкой все ледяные клетки. И в одной из них вместо куропатки обнаружили лобастого коричневого зверька, будто с искорками в шерсти. Как он заметался в ловушке! Поднял такой вихрь, что куропаткино перо, как из трубы, повалило из-под снега.

Возвращался я тогда к себе в редакцию и думал: как-то посмотрят там на мой творческий отчет о командировке? От меня ждут материал о маститом чудо-богатыре охотнике, а я напишу им о подростке-школьнике. Одно утешало меня и радовало: что героя моего очерка зовут и величают по-взрослому. А ведь он, по-моему, заслуживает этого.

ЗАКАЛКА МУЖЕСТВА

Вот уже третье лето я ловлю кротов. Другие ребята из старших классов работают в каникулы на полях, на фермах, помогают взрослым пропалывать посевы, заготовлять сено, силос, выращивают уток, кур, ухаживают за телятами, А мне все это не по душе. Меня тянет в лес, в горы, в покосные избушки.

Отец мой, Терентий Моховиков, был заядлым охотником. Он частенько брал меня с собой на промысел. Водил по лесным дорожкам, по просекам, по глухим еланям, приучал к своему делу. Иду я за ним, а сам будто весь на пружинах: тут птица вспорхнет, тут зверюшка шмыгнет в высоком травостое. А над лесом висит знойное марево, пряно пахнет травами, цветами, хвоей. С цветка на цветок перелетают туго перетянутые в талии пчелы; как тяжелые бомбовозы, гудят мохнатые шмели-медуницы. Потом отец умер. Будучи уже при смерти, он мне завещал: "Володя, не бросай отцовское ремесло. Люби свой уральский край. Где еще найдешь ты такие красоты, как здесь? Где увидишь огненные зори, закаты и восходы солнца? Тут же все родное, близкое!"

Ничего я не сказал отцу, только крепко поцеловал в холодеющие губы.

Первое лето я кротоловничал возле самого дома: у речки Бирюзы, которая течет за скотными дворами; у опушки леса, сбежавшего к поселку с Барсучьей горы; у силосных ям, вырытых среди одиноких старых берез. Увижу бугорки свежей рыхлой земли, отыщу ходы кротов и ставлю тугие маленькие капканы. А на другой и в последующие дни обхожу свои угодья, проверяю ловушки и добываю из них темно-бурых, серебристых зверьков. Но что это за добыча!

Отец, бывало, вернувшись с обхода, распялит на досках, прибьет на гвоздики сотни шкурок. А я, его сын, если выставлю на просушку десяток шкурок - еще хорошо! А то, случается, одну, две. Стыдно перед матерью, стыдно перед друзьями-товарищами, которые заглядывают во двор, чтобы навестить меня. Они на полях, на фермах зарабатывают полноценные трудодни, а я, кротолов, чем похвастаюсь?

Нехорошо, скверно.

Нехорошо еще потому, что на правлении колхоза я заявил: дескать, не хочу, как прочие охотники-звероловы, быть единоличником. Поля и леса во всей округе артельные. И все, что тут есть, тоже должно быть артельным. Всю пушнину, какую добуду, стану сдавать в колхоз, а он пускай начисляет мне трудодни. Меня за это похвалили, похлопали по плечу. Выходит, в артели появится еще одна доходная статья.

Похвалить-то похвалили, только на первых порах я никак не оправдывал этой похвалы. Одна-две кротовые шкурки - разве это добыча? Это пустая трата времени. Какая от этого польза колхозу? Да и мне самому? Все это меня мучило, терзало.

А все дело в трусости. Поблизости кротов мало, тут они давно выловлены. Надо идти на промысел в дальние леса, в горы. С отцом ходить туда не страшно было, идти же одному - жутко. Ведь придется жить там днями, ночевать в лесу, в глуши, в соседстве с медведями и рысями. Только подумать - мороз по коже!

Долго я агитировал в товарищи кое-кого из ребят одноклассников. Расписывал перед ними прелести охоты, красоты лесных угодий, ночевки у больших ярких костров. А сколько, мол, там бывает ягод! По речкам растет смородина, возле каменных россыпей - малина. А от брусники в бору и на скалах, обросших белых мхом, - красно, ступить негде. Да и голубики тоже полно по кромкам болот. Ешь сколько угодно!

И все же ни красоты природы, ни костры, ни ягоды не задевали за живое моих сверстников. Они уже свыклись с работой в артели, с песнями, с колхозным клубом, с избой-читальней. Правда, все они еще подростки. И в клуб-то их пускают не больно охотно, а во время репетиций драмкружка просто-напросто выпроваживают за дверь. Ходят они ватагой по улице, иногда с балалайкой, тут же возле них и девчонки хороводятся. А то соберутся где-либо на сарае и рассказывают сказки до первой белой зари.