Прошлое с нами (Книга вторая) - [3]
Один из номеров, пожилой, из пополнения, устроившись на люльке, рассказывает, должно быть, какую-то историю. Приклад карабина скользил по щиту, рассказчик мог свалиться под колесо, но это его нисколько не заботит. Он разглаживал отсутствующую бороду, жестикулировал, вызывая дружный хохот. Даже Орлов, сидящий на передке, прислушался, повернул голову. Только наблюдатель сохранял серьезное выражение. Настроения других на него не распространялись.
Солдаты огневых взводов покладисты и не имеют никаких особенных запросов. Их устраивают несколько часов сна, свободная от пыли и «юнкерсов» дорога и еще возможность дышать полной грудью и видеть просторы родной земли.
Вокруг необъятная ширь, захватывают дух просторы. Зелеными волнами зыбились леса, увлекая взгляд вдаль, к синеющему горизонту. А там, на поляне, приютился хуторок, позолоченный в лучах заходящего солнца. Белеют одиноко хаты. Над трубами поднимается дым, должно быть, пели петухи и кружили голуби. Тихий утолок. Запахи его как будто слышатся в кабине.
Но хуторок, лежащий в трех километрах, был недосягаемо далек. И если двинуться туда, все это — и дым, и крыши, и голуби — уплывет к горизонту. Хуторок лежит за чертой времени и был уже не явь, а призрачное видение прежнего мира, образы которого еще сохранились в воображении, полустертые войной с ее грохотом и пылью бесконечных колонн.
На пути 5-й батареи нет никаких миражей. Встречались лишь «населенные пункты» с обыкновенными хатами, пока еще целыми, вдоль широких разъезженных улиц.
Следующее село называлось Великие Мыньки. Над крышами нет ни дыма, ни золоченных солнцем коньков. Сквозь гул двигателей слышался лай собак. За изгородью толпятся встревоженные жители, не успевшие еще освоиться с мыслью о близости войны.
За околицей начинался лес. В глубине его расположился пехотный обоз. Жевали корм лошади возле повозок. Дымила кухня. Рядом, бросая равнодушные взгляды, ужинали пехотинцы.
Колонна шла дальше. Начинался едва заметный спуск. Дорога стала сужаться и вскоре вошла в просеку. Медно-желтые стволы сосен еще излучали свет угасавшего дня. Кроны смыкались, оставляя вверху узкую полоску темно-голубого неба... Стройные высокие деревья застыли в неподвижной тишине. Даже вторжение громыхающих тягачей не нарушило ее, и гул двигателей, казалось, терялся тут же среди деревьев.
В лесу людно. За бивуаком пехоты отдыхают артиллеристы. Поблескивали гусеницы тягачей, торчали массивные стволы гаубиц. Вповалку спали расчеты.
Укатанная колея снова стала петлять и расползаться. Справа открылся въезд в овраг. Саперы подправили стены, расчистили дно, соорудили стеллажи, как и полагается для полевого склада боеприпасов. Под стенами высились штабеля ящиков. Отсюда артснабженцы подвозили снаряды на огневые позиции 5-й батареи в местечке Базар.
Склады эвакуируются. Отгрузка шла полным ходом. Зеленые ЗИСы тяжело пыхтят в рыхлой колее и в ожидании очереди останавливаются один за другим. Ящиков еще много.
Лес стал редеть. К обочинам подступали пепельно-зеленые пирамиды можжевельника вперемешку с шарообразными приземистыми соснами. Перед глазами неожиданно открылась поляна, перекресток дорог. Маяк из взвода связи дивизиона отрывистыми движениями чертит флажками воздух. Красная ткань взметнулась и повисла, словно на рейке, рядом с которой замер, опоясанный скаткой и ремнем карабина, связист.
В нашем полку регулирование движения на марше возлагалось на штабные подразделения дивизионов. Приятно смотреть, как четко сигналил регулировщик. Это льстило командирским чувствам старшего лейтенанта Ревы. В бытность свою начальником штаба дивизиона он не послаблял требований к командирам взводов, люди которых стояли на перекрестках.
Маяк не только регулировал движение. Он мог передавать различные приказания старших начальников, а также поступавшие сведения обстановки.
— Внимание! — звал застывший в неподвижности регулировщик. Я прыгнул на обочину. Навстречу шел старший лейтенант Юшко — начальник штаба дивизиона.
— Привал... примите глубже... за обочину. Осмотреть орудия, тягачи... приведите в надлежащий вид людей, — и, недовольно поморщившись, Юшко указал на прицеп, где, среди других, выглядывала сонная физиономия в пилотке с опущенными полями.
— ...это что такое? Батарею будет осматривать начальник штаба полка... Времени... десять минут!
Старший лейтенант Юшко, всем своим видом выражая осуждение, повернулся и зашагал к штабной машине.
Под гусеницами с треском ломались сосны. Дорога освободилась. Заглох последний двигатель. Возле орудий люди отряхивали пыль, подправляли маскировку. Беготня вскоре затихла.
После осмотра орудий я вместе с лейтенантом Свириденко разговаривал с людьми у прицепов. Со стороны штабных машин послышалась команда «По местам!».
Непонятливый товарищ
В сопровождении старшего лейтенанта Ревы и лейтенанта Миронова шел капитан Значенко — начальник штаба полка. Повышение в должности его ничуть не изменило. Слегка припорошена пылью одежда и сверкающие глянцем сапоги, как и у Пинязевичей, когда я видел капитана последний раз. Капитан спросил:
— Вы, кажется, подучились за это время? Хорошо... командиру нельзя отставать от требований службы... Война... дело опасное... За ошибки нужно расплачиваться кровью, — ж заговорил о положении. — Нашим войскам приказано отступать. Где остановимся? Указаний нет... но, я думаю, не слишком далеко. В данной обстановке выгодный оборонительный рубеж важнее, чем эти болота. Закончим отступление, остановимся... наладим связь... Дел в обороне много... Может быть, придется использовать в качестве кочующих стодвадцатидвухмиллиметровые пушки. Вы, товарищ лейтенант, не забыли свою практику? — капитан помолчал и огляделся вокруг. — Весь орудийный расчет? Пять человек?
В своих мемуарах кандидат военных наук дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант артиллерии В. С. Петров рассказывает о событиях первого и последующих дней минувшей войны на отдельных участках Владимир-Волынского укрепленного района в полосе 5-й армии Юго-Западного фронта. Советские воины подразделений 92-го отдельного артиллерийского дивизиона и других частей, о которых упоминает автор, поставленные в неимоверно тяжелые условия, сражались с непоколебимой стойкостью, отвагой и мужеством, не щадя жизни, движимые стремлением отстоять независимость Родины.
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.