Прошлое с нами (Книга вторая) - [231]

Неряшливо одетые актеры впадают непрерывно в истерику, своим пренебрежением к воинским порядкам, подчеркнуто развязным поведением на экране нисколько не напоминают воина, мужественного человека, свято соблюдающего требования дисциплины Советских Вооруженных Сил. Не хотелось бы обращаться к романам и фильмам. Воспоминания и публицистика — разные жанры. Но ведь это черты портрета, заимствованные из немецких листовок времен минувшей войны, изображавших советского воина в обличий полудикого азиата — грязного оборвыша, которому чужда всякая мораль, он не признает ни норм воинской дисциплины, ни формы одежды, ни правил поведения, принятых в Вооруженных Силах.

Всякий человек с рождения несет с собой предопределенные природой задатки. Один, скажем, склонен к поэзии, другой — к торговле, третий нашел удовлетворение в борьбе со стихией. И что же? Природа выше общественных установлений. Дремлющее в мирной жизни предрасположение просыпается и наделяет кого-то репутацией воина. Другой же плетется ни шатко, ни валко в среднем ряду, третий принимал смерть, не усвоив, случалось, начальной буквы солдатского алфавита. И не вина погибшего, что природа отказала ему в качествах, которые, возможно, сделали бы его дни еще короче.

Лицам, поднаторевшим в писательстве, нетрудно росчерком пера наделять доблестью воинов всех подряд, людей бездеятельных и неспособных, всякого сорта статистов немощных, нужно подталкивать их во всяком бою либо бросать в пути как обузу.

По обычаю нашего народа не принято говорить после, когда убран урожай, «мы пахали». Двигать орало и присутствовать при этом — далеко не одно и то же. С незапамятных времен людям известно разделение труда в пахотное время. Убедиться в этом может всякий желающий.

На полях сражений минувшей войны, как уверяют иные писатели и режиссеры, никаких примет разделения не замечалось. Все герои, все воевали поголовно на фронте и в тылу, уничтожая врага, под крышами домов, где укрывалась живая сила, на железных дорогах, пускали под откос эшелоны с танками и прочим стратегическим грузом. Даже ставка верховного главнокомандующего врага была наводнена нашими специалистами, и они — оторопь берет — водили безжалостно за нос высших военных и государственных чинов, пока, наконец, не перепутали все карты и не принудили к капитуляции.

Фантазия необходима. Но во всем существуют свои границы. Если фантазер избирает своей темой чистейший вымысел и, позабыв обо всем, кроме, разумеется, личной выгоды, раздувает ее в откровенном стремлении принизить роль реального фактора, такой труд нельзя назвать фантазией. Зачем это? Сбить с толку молодого несведущего человека? Чтобы уверовал, будто он — вундеркинд и наделен, как и все окружающие, деловой хваткой «...пироги... печь, как пирожник…» и «...сапоги... тачать, как сапожник...» А придет час прозрения, кто утешит заблудшего? Жалко, свои ведь. Но, может быть, понятие свойства у этих лиц свое, не паше общее? Или я ошибаюсь?

Немало дней автор провел в тылах противника и на ничейной территории, но побывать в своем тылу, за пределами тактической зоны довелось только «по направлению врача». ИПТАПы не отводились с поля боя. Потерял орудия? Нет людей в подразделениях? ИПТАП только менял ОП. С переднего края перемещался в рощу, искромсанную снарядами, либо в овраг, куда-нибудь на вторую или третью позиции главной полосы обороны, прикрывая узел дорог или иное танкоопасное направление. Пополнение поступало непосредственно на ОП, где занималось и строевой, и физической подготовкой, и огневой службой. А в конце периода являлся старший начальник либо его представитель и там же проводил тренировочные стрельбы по макетам танков, их изготовили сами батареи под ответственностью командира. ИПТАП — очень удобен.

Тем не менее автор ни за что не хотел обойти молчанием и не упомянуть людей военного тыла, поскольку разговор коснулся разделения труда.

Десятки миллионов мужчин и женщин работали в промышленности и на хлебной ниве, в тяжелейших, часто нечеловеческих условиях, работали без сна и отдыха, голодные и холодные, чтобы обеспечить потребности Вооруженных Сил в оружии, одежде, продовольствии. Жизнь этих людей ежечасно и всякий день наполнена нуждой и ожиданием страшной вести о гибели близких.

Воин — мужчина — свыкается с опасностью в круговороте фронтовой сутолоки. Часто ли, редко ли он накормлен, под огнем порою и не до еды, все мысли вон из головы, он забывал обо всем на свете. Стрельба, грохот, там противник, рядом товарищи, друзья, сплоченные службой и общей участью. Верно, увечья, раны и смерть рядом, но и с этим соседством воин в конце концов смирился. Смерти не избежать никому, и он спит, когда выдалась минута, беспробудно.

Он не подвержен пытке, которая неумолимо терзает всюду — под крышей жалкой лачуги и в тиши благоустроенного жилища — сердца матерей солдатских, жен, молодых и старых, лишает их сил, бодрости и покоя. Всегда напряжены и слух, и душа, спешат они, едва заслышав шаги за окном. Который день нет писем... вдруг почтальон... горе... неужели... извещение? А одиночество женщины у детской колыбели? И младенцы, едва явившись на свет белый, теряют отца, опору жизни, не сознающие, что никогда его не суждено увидеть. Не они ли, несмышленные и жалкие, приносят самую тяжкую дань войне? Безмерно глубоко, непреходящее детское горе!