Прошлое и будущее - [39]

КАК ПРЕКРАСНА ЛЮБОВЬ!

Как прекрасна любовь,

Как волшебна И слишком сложна,

Чтобы найти ей объясненье.

Приходит, проходит, уходит —

Она так сумасбродна.

Как прекрасна любовь,

Счастливая или несчастная,

Любовь — это дилемма,

Которая доставляет столько проблем,

Это опасная игра,

Но если ты любишь,

То как прекрасна любовь!

В самом начале нашего нового представления я теперь имел настоящее сольное выступление, после которого на сцену выходил Жак Пиллс. Эдит полностью взяла на себя вторую его часть. В тот вечер в Руайя спектакль вот — вот должен был начаться, а Эдит и Жак все еще не приехали. Мы уже начали серьезно волноваться, как вдруг появились молодожены, оба в состоянии очень сильного алкогольного опьянения. У Эдит заплетался язык, а Жак смеялся без остановки. Публика нервничала. Папа Люмброзо подтолкнул меня к сцене: я должен был исполнить пять песен, чтобы успокоить публику, которая пришла только ради Эдит. Я пел песню за песней, и каждый раз, заглядывая за кулисы, видел отчаянные жесты, означавшие: «Нет, они еще не способны выйти на сцену». Папа Люмброзо, которому подсказывали названия моих песен, стоял в глубине зала и громко объявлял их. Но публика не собиралась далее терпеть меня: еще три песни и могло возникнуть недовольство, а уж четыре вызвали бы самый настоящий бунт. Я вышел со сцены, надеясь, что Жак уже в состоянии выступать. Он, действительно, более — менее был готов к этому, но появилось новое препятствие — Эдит во что бы то ни стало желала выйти на сцену и объявить его. Нам стоило больших усилий отговорить ее от этого шага. Появление Жака немного отвлекло зал, пока Эдит приходила в себя. При помощи немеренного количества кофе и других напитков, мы пытались, не побоюсь этого слова, протрезвить мадам. После непривычно длинного антракта я объявил: «Эдит». Как обычно, ее появление вызвало шквал аплодисментов. Первая песня должна была начаться так:

Прошел я сквозь бури и ветры

На баке где нос корабля…

Но вот что вырвалось из ее уст:

Пашо у сабури и веры

На баки еносарабля

Или что‑то близкое к этому. Поскольку Эдит только что возвратилась из Соединенных Штатов, зрители решили, что она исполняет какую‑то заграничную песню, и доверчиво зааплодировали. Во время исполнения второй песни стало очевидно, что присутствующие начинают испытывать некоторый дискомфорт. На третьей, которой должна была стать «Ненавижу воскресенья», она с трудом пропела первые строки, затем внезапно замолчала и, поднеся руку ко лбу, с видимым усилием произнесла: «У меня в башке черная дыра». Это была катастрофа! Публика свистела, кричала, громко выражала свои соображения на этот счет. Эдит покинула сцену под градом насмешек. Тогда вышел я — приняли меня ужасно — и стал объяснять, что разница во времени и дальний путь ужасно измотали Эдит, но что, если публика проявит некоторое терпение, певица через некоторое время вернется на сцену в лучшей форме. Реакция зала отрезвила Эдит. К ней вернулись силы, ведь она была уличной девчонкой, поднявшейся по лестнице успеха благодаря настойчивости и труду. Через четверть часа она перекрестилась и, словно боевой петушок, выскочила на сцену, готовая вернуть себе славу звезды. В зале царило холодное отчуждение, и только после исполнения большого количества песен ей удалось пробить лед враждебности. Обычно в ее выступлении было около четырнадцати названий, но Эдит пришлось спеть двадцать пять, пока она не почувствовала доброжелательную реакцию зрителей, которые под конец не оставили ее без аплодисментов. Я ждал ее за кулисами, надеясь услышать хотя бы несколько слов благодарности. О чем речь! Она бросилась в объятия Жака со словами: «Дорогой, ты спас весь вечер!»

Когда, много лет спустя, я за ужином напомнил ей ту давнюю историю, она, улыбнувшись, призналась: «Да знаю я, как все произошло, но, видишь ли, когда ты влюблена…»

Патрик

Вся свита Пиаф опять собиралась на гастроли в Соединенные Штаты, и в этот самый момент я познакомился с Арлеттой, молодой и очаровательной танцовщицей. Наша любовная история была не из разряда интрижек без будущего — прощай, нам было хорошо вдвоем, встретимся как‑нибудь на днях. Через несколько месяцев после нашего возвращения во Францию Арлетта сообщила мне, что беременна и решила оставить ребенка. А почему бы и нет? Я оплатил все расходы, необходимые для родов. Когда ребенок родился, его назвали Патриком. И все же я немного сомневался, мой ли это ребенок? Я поделился своими сомнениями с мамой, которая предложила сходить посмотреть на него. Мы пришли в госпиталь, и мама заявила, что, без сомнения, сын мой. Это теперь анализ на ДНК гарантирует подлинность отцовства. Я предложил Арлетте признать ребенка, но она поставила условие: либо мы женимся, либо она выходит замуж за человека, который в нее влюблен и готов дать малышу свое имя. У меня, если честно, не было никакого желания жениться. Кроме того, только что был официально оформлен развод с Мишлин. На следующий же день Арлетта исчезла из моей жизни.

Довольно часто, испытывая чувство вины и желание увидеть сына, я пытался разыскать Арлетту. Все было напрасно. Впоследствии узнал, что они уехали жить в провинцию. Прошли годы. Через девять лет я получил от Арлетты письмо, в котором она просила о встрече. Она призналась, что ее муж выпивает и плохо обращается с Патриком, недавно он даже бросил ребенку в лицо, что тот ему вовсе не сын. Арлетта, не зная, что делать, просила меня о помощи. Я посоветовался с семьей — с Аидой, родителями и, в особенности, с двенадцатилетней Седой, и мы приняли единодушное решение, что принимаем мальчика в свой дом. Седа была счастлива больше всех, ведь у нее появился братик, дар небес. Патрик был чудесным ребенком, немного скрытным, но очень ласковым. Он быстро стал частью нашей семьи, жившей в домике в Муан — Сарту, недалеко от Канн. Через несколько лет он поступил в армянскую школу города Севра и научился хорошо говорить на армянском языке. Став взрослым, сын решил жить отдельно. Я оплачивал ему небольшую квартирку. В ней Патрика и нашли мертвым накануне его двадцатипятилетия. С тех пор Патрик покоится рядом с моими родителями в семейном склепе. Я пишу эти строки со слезами на глазах. Память о нем всегда будет жить в моем сердце