Прошли времена, остались сроки - [27]

После чаепития Катя как-то резко сменилась в лице, как-то сконфуженно и просяще посмотрела на Николая Ивановича:

– Я ведь, Иваныч, в свои места родные ездила...

– На могилки?

– На какие могилки? На пустыри! – воскликнула Катя и вытащила из кармана черного платья сложенные листки и опять чего-то застеснялась.

Николай Иванович, помогая, протянул руку, но Катя свою отдернула и тут же повинилась:

– Да, прочти это, прочти. Но прежде прости меня, дуру неграмотную. Это ведь стихи, Иваныч, согрешила на старости лет. – И заторопилась: – Поехала в свои места, дай, думаю, пока ноги ходят, тем более после Великорецкой. Поехала. Район был Просницкий, сейчас Чепецкий, там я до войны возрастала. Все сплошь знала, всю округу, всех мужиков, которые на войну ушли. Да ты все поймешь, я не стерпела, как все узнала, сердце не стерпело. А может, запись моя негодна, то выбрось. Я не смогла, чтоб их фамилии не записать. Она там погибли, а их деревни здесь погибли, я это выразила.

Отдала листочки и тут же ушла. Николай Иванович хотел было надеть очки, но Катин почерк был такой крупный, что читалось легко:

Название "Солдаты из загробного мира"

Вятские парни хватские

в увольнение решили сходить,

деревни свои и родных навестить.

Поездом быстро домчались,

на родной земле оказались.

Как и раньше бывало,

с разъезда, с Каныпа, пешочком всегда ходили,

к женам, детишкам домой с покупками спешили.

Пошли земляки по тропинке гуськом.

Шаклеин сказал:

"В нашу деревню Прокудино мы попадем".

Шли земляки, быстро шагали,

но тропинку совсем не нашли, потеряли.

Ночь, ничего не видать,

пришлось напрямую шагать.

Шли, спешили.

"Шаклеин Иван,

мы вашу деревню, вероятно, проскочили".

"Не тужи, браток, правей возьмем,

в деревню Сунгоровцы мы попадем".

Километр за километром отмеряли,

вроде деревня стоит впереди, увидали.

"А ну, Востриков Сашка, в разведку шагай,

в хату родную нас приглашай".

Пошел Востриков, а деревни нема,

только стоят березы да тополя.

"Хлопцы, влево немножко свернем,

в Боньдю родную мы попадем".

Смотрели вперед, смотрели назад,

а деревни опять не видать.

"Что ж, друзья, совсем заплутали,

деревни свои потеряли?

А ну, давайте вправо по плану возьмем,

в деревню Пихтовец сейчас попадем".

Лес перешли,

в гору взошли.

"А ну, Метелев, вперед шагай,

в избу нас приглашай".

"Да, местность моя,

поля, перелески, луга,

а где деревня, друзья?"

"Подожди, Метелев, земляк, —

Князев ему говорит, —

наша деревня на угоре стоит".

Но только рябина с черемухой стояли,

словно солдат ожидали.

"Братцы, товарищи, влево возьмем,

в нашу большую деревню Векшинцы мы попадем.

В два этажа школа наша стояла,

речка Филипповка у нас протекала".

"А ну, Поскребышев, вперед иди,

в избу нас зови,

кваску бы не против напиться,

немного хоть подкрепиться".

Кругом осмотрелись – деревни нема.

Что за холера, что за чума?

Неужели прошел ураган,

все до бревнышка в речку скидал?

А может, и здесь Гитлер-зверь сумел делов натворить,

наш народ загубить?

"Нет, братцы, жена мне писала,

что немцев в глаза не видала,

а вот поляков пришлось повидать,

вместе пришлось работать,

грешным делом церковь в Поломе ломать.

Деревья, леса целы,

не было здесь ни бури, ни войны".

Под гору к речке спустились,

воды напились

и по речке пошагали,

в деревню Мальчонки идти загадали.

Место нашли, где деревня была,

пусто кругом,

хоть один бы дом.

"Эй, бойцы, начинает совсем темнать,

надо на ночлег попадать.

Наша деревушка была мала,

пусть мала, да зато весела,

гармошки чинили, весело жили".

"Давай, Рязанов, твой черед,

шагай вперед".

Видит Никола – местность гола,

сиротинки стоят тополя,

да старая ива жива осталась,

которая прямо в окно приклонялась.

И речка Сырчинка так же текла,

такие ж угоры, поля,

но исчезли деревни твоя и моя.

"Токарев Иван, твой черед,

иди вперед,

на гору взбирайся,

где твой дом – разбирайся".

"Братцы, и у меня один тополь стоит,

только листвой шелестит".

И опять земляки шагали,

шаг за шагом километры мелькали.

"А здесь стоял небольшой хуторок,

звали его Помелок,

но нет его, кругом тишина,

только качаются береза да сосна".

"С речкой Сырчинкой надо прощаться,

в Пантюхино будем добираться".

Лес перешли, полем шагали,

по дороге обо всем рассуждали:

как пахали, сеяли, косили,

друг ко другу на престольные ходили.

"А ну, братцы, ура, деревня моя,

избы стоят,

три огонечка горят".

Пантюхин вперед пошагал,

избы своей не узнал,

в окно постучал:

"Здравствуй, хозяйка, я Пантюхин Иван,

что ж, не узнала?"

"Нет в деревне у нас мужиков", – она отвечала

и побыстрей дверь на засов запирала,

а сама к окну пошагала,

вслед смотрела, солдат провожала.

"Земляки, в километре деревня Огарыши должна стоять".

Но нет ее, не видать.

"А где же наши любимые женушки,

наши детишки, наши внучата,

милые красивые наши девчата,

когда нас на войну провожали,

любить и ждать обещали.

За тысячи верст мы к вам пришли,

но никого не нашли.

А помните, братцы, как друг друга мы хоронили,

слезы лили, как же нас они позабыли?

Ах, родные, вы же в наших сердцах, дорогие!

И никто никогда не узнает о нас,

где мы жили, где наши деревни стояли.

За что же тогда мы воевали

и смерть в чужой земле принимали?

А ну, братцы, в строй становись,

любимой вятской земле поклонись!

Мужайтесь, солдаты, в часть доберемся,