Прошито насквозь. Рим. 1990 - [11]

— Я не каждого вот так готова впустить в свой дом.

Адам кивнул:

— Значит, мне стоит осмотреться тут основательно? Твой дом — твоя душа.

— Тут ничего нет. Из живого только камера, телефон и книги.

— А ты?

— Я? Я не знаю, жива я или нет.

Уже позже, когда они лежали в постели, а ночь подглядывала в щель между занавесками, Ева повернулась к нему и призналась:

— В детстве со мной произошло несчастье. С тех пор я постоянно бегу, пытаясь убежать как можно дальше.

— Ты жила в другом городе?

— Нет, — она покачала головой — нет, я родилась здесь. Это квартира моих родителей. Они умерли два года назад — автокатастрофа. До их смерти я жила в комнате, которую снимала с другой девушкой, а потом переехала сюда. Это было так просто. Я бегу в другом смысле. Никогда не останавливаюсь и не задумываюсь. О многих вещах лучше не думать всерьез, иначе совсем сойдешь с ума.

— Но иногда остановки необходимы. Без них можно совершенно потерять себя, а это нам ни к чему. Без самого себя ты уже не сможешь продолжать жить.

Ева повернулась к нему и прошептала, словно открывая страшный секрет:

— Если говорить правду, то я — никто. Меня нет. Поэтому и бегу.

Он провел рукой по ее волосам и улыбнулся:

— А кого же я полюбил?

— Не знаю. Кого-то ты все же увидел в тот дождливый день, когда мы работали над этой трикотажной темой.

— Вряд ли я смогу дать этой женщине точное определение. Она есть, она реальна — можешь поверить. Но в то же время она эфемерна, словно, коснувшись ее, можно разрушить этот образ и уничтожить незримые границы, удерживающие ее на земле.

— Да ты поэт, — улыбнулась она.

Они не говорили о том несчастье, и он ни о чем ее не спрашивал. Именно поэтому через неделю она рискнула обо всем ему рассказать. Как водится — по телефону. Словно это был простой разговор о событиях прошедшего дня. Сырость продолжала пропитывать улицы, и она лежала на диване в небольшой гостиной, глядя на большой плакат, украшавший противоположную стену. Матовая поверхность, размеры полтора на полтора метра. Ночной город. Зачем она повесила себе на стену то, что можно увидеть за окном? И эта женщина называет себя фотографом.

Она никогда не бывала в его доме. Несколько раз он заводил об этом речь и приглашал к себе, но для нее это значило бы перейти некую черту и позволить себе погрузиться в их странные отношения с головой. Поэтому они ограничивались ежедневными звонками и редкими встречами, длившимися с вечера до нового рабочего дня.

— У тебя есть еще женщина? Ты ведь мне ничего не обещал, — вдруг сказала она.

— Ты меня обидела, — совершенно ровным голосом ответил Адам. — Правда, ты обидела меня.

— Прости. Просто…

— Так у тебя есть другой мужчина?

Она закрыла глаза и покачала головой:

— Ты мой первый и единственный мужчина. Только не вздумай этим гордиться, понял?

Он немного помолчал, а затем вздохнул:

— Как мне тебя называть, Ева?

— По имени, Адам. Только по имени.

— Никаких «милых», «сладких», «дорогих»?

— Никаких. Ты для меня тоже только Адам.

— Я на это согласен.

Ева облизнула губы и сделала небольшой глоток вина из бокала, стоявшего на полу возле дивана.

— А еще можно вопрос?

Он даже рассмеялся:

— Когда это я тебе запрещал задавать вопросы?

Несмотря на то, что она его не видела, и их разделало несколько километров, Ева смутилась.

— Почему ты выбрал меня? Ты такой красивый.

— Господи, ты не могла бы задать другой вопрос?

— Сейчас меня интересует этот.

Его голос стал еще мягче, хотя до этого ей казалось, что он и так стелется густым бархатом.

— Я взглянул на тебя и увидел кое-что. Картину. Словно ты сидишь у огня, а твои пальцы сжимают глиняную чашку. Когда я подошел ближе, то понял, что знаю, как ощущается твое тело, когда его обнимают.

— Захотелось проверить?

— Захотелось скрыть от других. Чтобы никто и никогда не узнал этого кроме меня.

Она перевернулась на спину.

— Откуда ты мог это знать?

— Самому интересно.

Молчать в телефонную трубку всегда неловко — после долгой паузы никогда не знаешь, кто решит заговорить первым, и риск перебить собеседника слишком велик. Ева выждала пару минут, прежде чем заговорить первой.

— В детстве меня все ненавидели. У меня совсем не было друзей — я была жуткой уродиной, да и денег у нас никогда особо не водилось. Когда нужно было покупать модные юбки, я ходила в старых штанах старшего брата. Все смеялись надо мной, а я, вместо того чтобы смеяться вместе с ними и учиться выживать, наживала себе врагов. У меня был злой язык. Сейчас он не изменился, но я хотя бы нашла на него управу.

— А я бы с ним познакомился.

— Поверь, не нужно этого делать. Ну, так вот — однажды мы с классом отправились на экскурсию. По тем временам такое было еще возможно, сейчас на озеро Браччано уже не выбраться. Ну, так вот, там мы глазели на средневековый замок, бродили по улицам — естественно, под присмотром учителя. Все было замечательно. Потом зашли пообедать — все было оплачено — в одно заведение… и там я попалась на уловку мальчишек. Формально не только я — там нас было пять девочек. Когда учителя отвлеклись, мы прошмыгнули к погребу, поскольку нам обещали, что там можно увидеть настоящего призрака, который живет в замке, но ходит смотреть на людей в город. Там были ступеньки, наполовину освещенные из окна, и наполовину скрытые в темноте. Мальчики говорили, что если остановиться на последней освещенной ступеньке, то сможешь увидеть призрака, но он тебя не схватит, потому что не может выйти на свет — исчезает в солнечных лучах. И мы по очереди спускались к этой последней освещенной ступеньке, чтобы заглянуть в подвал. Я должна была понять, что не будь подвоха, меня никогда бы не позвали с собой, но мне так хотелось хоть раз побыть как все. Хоть разочек.