Прощайте, воспоминания: сборник - [125]

— Пожалуйста, простите меня! — Адель улыбнулась ему сквозь слезы. — Как это глупо с моей стороны! Но я уже говорила, что живу в изгнании и очень одинока. Для меня так много значит, когда со мной говорят как с человеком. Но мне не следует вас задерживать, вы не должны терять попусту время с ничтожной гувернанткой.

Она снова обратила на него взволнованный взор своих больших сияющих глаз, которые напомнили потрясенному Сибберу глаза мозаичной мадонны из церкви святого Аполлинария. Им овладело безумное желание заключить ее в объятия и умолять о счастье посвятить всю свою жизнь заботам о ее благе. Но даже в такой критический миг, когда большинство мужчин превращаются в круглых дураков, Сиббер сохранил самообладание и способность выражаться двусмысленно. Вместо того чтобы прижать ее к груди или пуститься в бурные излияния, он сказал со степенной учтивостью:

— Воспитание человека, даже в очень юном возрасте, задача ответственная и серьезная.

Адель, чей богатый опыт давал ей основания ожидать совсем не этого, взглянула на него с таким удивлением, как будто он подал ей лягушку вместо чашки чая. Футболиста она не удостоила и половины того внимания, которое выпало на долю Джереми. Не зная, что сказать, она взяла свое рукоделие и принялась вышивать. Сиббер смотрел на нее, и в нем заговорил блудливый осел святого Франциска и дядюшки Тоби.[139] Однако он был далек от мысли о каких-либо бесчестных поступках и пытался подсчитать в уме, может ли он позволить себе жениться, не имея дохода и надежд на будущее. Потом он наклонился к ней и сказал тихо, но решительно:

— Мне нужно о многом поговорить с вами, желательно наедине. Здесь нам могут помешать. Разговор будет касаться нас обоих. Вы могли бы встретиться со мной сегодня после обеда?

Адель бросила на него пристальный взгляд — этот молодой человек вел себя так странно. Помолчав, она сказала:

— Да. Я бы не прочь поглядеть новую кинокартину. Но мне нужно вернуться к десяти.

— Где же мы встретимся?

— Ждите у входа в половине девятого.

В тот же день перед обедом одна из служанок принесла в комнату Адели конверт, на котором было написано «срочно». Она вскрыла его и прочла:

«Дорогая мисс Палеолог! Если бы я не опасался, что Вы сочтете это дерзостью, то назвал бы Вас „дорогая Адель“! Пишу вам в большой спешке и расстройстве, чтобы не сказать — в глубоком отчаянии. Возвращаясь домой сегодня под вечер, я зашел в контору „Американского экспресса“, где мне вручили крайне важное письмо. Я не вправе ожидать, что Вы проявите ко мне такой интерес, о каком я порой мечтал, и потому не буду пытаться объяснить всю сложность и мучительность положения, в котором я внезапно очутился.

Если бы мне не надо было срочно уехать из Женевы, я с удовольствием встретился бы с Вами сегодня вечером, на что вы столь великодушно согласились, и попытался бы объяснить Вам свои затруднения. Теперь же могу сказать только, что я получил от отца письмо, которое меня очень обеспокоило, так как, по всей вероятности, я не смогу вернуться к своим занятиям в Париже. Однако я получил также известие от своего друга Чолмпа, который как будто обещает помочь мне выпутаться.

Не будь в моем распоряжении так мало времени (поезд отходит через час), я постарался бы встретиться с Вами или, по крайней мере, открыл бы Вам письменно, какое глубокое впечатление Вы произвели на меня. Но, к сожалению, это невозможно, а потому я не стану даже пытаться. Все же я просил бы Вас не забывать меня и надеяться вместе со мной, что мы скоро встретимся при таких обстоятельствах, которые будут более благоприятны для откровенной беседы.

С чувством глубочайшего уважения искренне преданный Вам

Джереми СИББЕР».

Адель сунула письмо в сумочку и после обеда очень весело и приветливо встретила футболиста, который начал уже хмуриться и ревновать. Это его так воодушевило, что он осушил несколько бокалов виски с содовой и пришел в состояние эротического неистовства. Оно было так безудержно, что Адели пришлось сначала спасаться бегством по аллеям сада, причем он преследовал ее как фавн, а потом прибегнуть и к ласковым уговорам и к угрозам, чтобы не дать ему ворваться к ней в спальню.

Как различны темпераменты людей и как глубока бездна между добродетелью и ее противоположностью!

Для Сиббера на этом все могло бы кончиться, если бы не игра случая или не перст провидения.

Хотя в письме к Адели Сиббер не был правдив до конца, тысячи людей, которые лично знали его, уверены, что все изложенные там факты чистая правда. Он действительно заходил в контору «Американского экспресса» и получил там письма от отца и Чолмпа; но есть основания сомневаться в том, что письма эти могли в какой-либо мере повлиять на его положение. Джон Элайас несколько более сердито и нетерпеливо, чем обычно, требовал, чтобы Джереми сообщил ему наконец, черт побери, что он намерен делать. Чолмп несколько более настойчиво (если только это возможно) просил его приехать в Англию, где, как он выразился, человек такого выдающегося ума «будет принят с распростертыми объятиями». Вот и все. В остальном положение осталось точно таким же, как за шесть недель перед тем. По-видимому, теперь на поведение Сиббера повлияла Адель. Подобно тому как около двух лет назад Сиббер вынужден был уехать в Париж, чтобы обдумать свое отношение к отцу, а затем уехать из Парижа в Женеву, чтобы обдумать свое отношение к отцу и Чолмпу, так и теперь он отправился экспрессом в Лондон, дабы поразмыслить, как быть с Аделью.