Прощай, рыжий кот - [7]

Никто не смог ответить.

Выехали до обеда. Девушки устали и жаловались на головную боль. Ребята пели.

Аарне пел со всеми. На Эду он не взглянул ни разу.

Политический день

— Ну, герои труда, как дела? Живы еще? — спросила, лукаво улыбаясь, тетя Ида.

— Как видишь, — ответил Аарне.

— Чудесно. Значит, наша Родина еще процветает.

Тетя любила юмор. Она подчеркивала, что это — добрый старый эстонский юмор.

На столе была новая белая скатерть. В вазе стояли увядшие астры, рядом лежала обернутая в бумагу книга. Аарне раскрыл ее: Альберт Кивикас, «Имена на мраморной плите».

Тетя Ида заметила это и посоветовала:

— Почитай, хорошая книга.

— Спасибо, я уже читал. Второй раз не буду.

— Почему? Знаешь, Аарне, тебе надо больше интересоваться историей нашего народа. Как-то я посмотрела ваш учебник истории. Что он может вам дать? Что? Боже мой — как говорят русские, — какие лица! И о чем там можно прочитать? Финские мясники… Ах, молодежь, молодежь, и что вы знаете… А сами еще эстонцы…

Тетя Ида позвала:

— Линдочка, идите сюда!

Линда тотчас же вышла.

— Вы знаете, когда годовщина Эстонской республики?

— Я точно не помню…

— Вот видите! Видите, дорогие дети! — торжествовала тетя Ида. Затем она стала серьезной, чуть ли не грустной.

— А это нужно знать, это нужно помнить. Иначе какая может быть надежда на то, что в вас пробудится национальное чувство.

— Мне не нужно никакого национального чувства, — произнес Аарне, стоя у окна.

Линда испуганно взглянула на тетю, но та не рассердилась, только тихо сказала:

— Что, если бы это слышал твой отец, Аарне…

— Ну и что?

— Твой отец погиб за свободу Эстонии…

— Мой отец служил в немецкой армии, но туда его забрали насильно.

— Твой отец, Аарне, был убит в Чека. Ты сущий ребенок, ты ничего не знаешь. И меня допрашивали. А в чем была моя вина? Этого никто у меня не спросил, понимаешь? Я осталась верна Эстонии, это и была моя вина, Аарне… Ты не пережил того, что пережил твой отец, ты не поймешь…

Аарне почувствовал, что задыхается. Он знал только то, что его отец умер, больше ничего. Зачем ворошить прошлое? Смерть отца — это прежде всего смерть отца.

Резким рывком он распахнул окно. Ветер ворвался в комнату, заколыхались занавески, на потолке ожил пожелтевший клочок обоев. Он повернулся к Линде:

— Почему ты не была в колхозе?

— Линда помогала дома убирать картошку, Линда любит свой дом, — ответила за Линду тетя Ида. — Но почему ты не ответил на мой вопрос? Почему у тебя нет национального чувства! Разве у тебя нет ничего святого?

— Замолчи! — вдруг грубо оборвал ее Аарне. — Хватит об этом, слышишь?

Тетя Ида от неожиданности оцепенела. Затем ее губы задрожали. Ужасно, когда плачет старая женщина. Размазывая руками слезы, она повторяла:

— Как ты со мной разговариваешь! Как ты со мной… разговариваешь…

Аарне уже и сам раскаивался в том, что обидел старого человека. Если бы тетя Ида хоть что-нибудь еще сказала или подняла бы глаза… Аарне попросил бы прощения… Но тетя все плакала, опустив голову, и Аарне потихоньку вышел.

Тетя услышала, как скрипнула дверь, и подняла голову. Она вытерла слезы, водворила на нос очки и снова принялась за вязанье. Она думала о том, что молодежь крайне деморализована. И ей было очень жаль, что Аарне, которому она хотела бы стать матерью, попал под влияние каких-то темных сил. Ей хотелось бороться, но она еще не видела конкретного противника. Она не могла примириться с поражением, она верила, что судьба подбросила ей кусок глины, из которого ей нужно что-то вылепить.

Аарне пошел в школу на комсомольское собрание.

…Эда меня не любит, национального чувства у меня нет.

Что дальше?

Эда пусть катится к чертям! Нет, так все же нельзя думать… Да, пусть со своим Тийтом…

Национальное чувство не появится, тете Иде придется поплакать.

Это перспектива?

Нет, это пустота. Чем ее заполнить?

На собрании кто-то рассказывал о бригадах коммунистического труда. У выступавшего был тихий хриплый голос, его было трудно слушать. Он говорил о том, как они отдыхают:

— Часы досуга мы проводим тихо и культурно, вместе читаем газеты и играем в шашки.

Иво наклонился к Аарне и прошептал ему на ухо:

— Послушай, спроси-ка у него, неужели они сами не умеют читать?

— Помолчи! — прошептал Аарне. Но Иво был прав. Можно сойти с ума, когда дни, недели, месяцы все будет тихо, спокойно и культурно, если нет никаких волнений и газеты читаются вслух. Разве таким будет коммунизм? Аарне повернулся к Индреку:

— Скажи, при коммунизме мы будем жить тихо и культурно?

Индрек не расслышал вопроса и переспросил:

— Что-что?

— Ну, просто. Этот человек говорит о будущем. Он — его представитель. Я скажу тебе честно, мне нравится коммунизм! А речь этого представителя будущего смешит меня… Скажи, я просто близорук?

— Ты имеешь право смеяться, ты родился в сорок третьем году.

— Что?

— Мы — этап, понимаешь? Мы стоим на грани двух миров. — Индрек многозначительно поднял палец. — Поэтому мы многого не понимаем. Наши потомки уже не будут смеяться. Вместе с нами умрет последнее сомнение.

— Ты веришь, что все будет так просто?

— Да. А нам простит история, — улыбнулся Индрек.

Но Аарне не мог согласиться с этим: