Прощай, пасьянс - [38]

— Тебе… по сердцу этот посланник? Он кто же — австрияк?

Лиза улыбнулась:

— Да нет, он русский человек.

Мария замерла.

— Как же — русский? А писали в газетах, что он австриец.

— Верно писали, только матушка его была русской женщиной. Вот и все. А про то, по сердцу ли мне он… Знаешь, Мария, я думала, что никогда не смогу никого полюбить по-настоящему.

— А Жискара? Разве…

— Полюбить так, как тебя, — настаивала Лиза.

— Но я твоя сестра…

— Ну хорошо, как ты — Федора.

— Ах, та-ак… — протянула Мария.

— В моем сердце должно быть чувство, что я — часть другого человека. Что без него мне жизнь ни к чему. И вот теперь… Когда я думаю, что могла убить… того мужчину, что-то переменилось во мне. Мне теперь хочется жить с ним рядом. Оберегать его. Бояться того дня, когда нам придется расстаться.

— Расстаться? Но зачем? — Мария непонимающе смотрела на сестру.

— Когда придет срок уйти из этого мира. — Лиза глубоко вздохнула.

— Вот ты о чем… — Мария покачала головой. — Ты знаешь, а ты ведь повторяешь то, о чем думаю я.

— Ты так думаешь о Федоре, — утвердительно сказала Лиза.

— Да. О нем. — Она теребила краешек кружевного полотна. — Он напишет тебе?

— Я ему напишу сама, — сказала Лиза.

— Поняла… — Мария снова взялась за работу. Теперь пальцы сновали легко, в комнате раздавался мерный стук коклюшек. Потом вдруг он стих, Мария в тревоге взглянула на работу. — Что-то не быстро получается, — заметила она.

— А куда спешить? — Лиза пожала плечами. — Мы ведь должны сплести это к сроку, до которого еще далеко.

— Ты хорошо помнишь, как устроена бригантина? — спросила Мария с тревогой. — Она должна быть на кружевах как вылитая.

— Прекрасно помню.

— Имя сделаем покрупнее, — пробормотала Мария. — Да, как будет держаться наш флаг? На чем? — вдруг забеспокоилась она.

Лиза сощурилась.

— А вот про него мы подумаем отдельно.

Но когда она это говорила, то уже знала, как все будет.

12

— Дай насмотреться на тебя, дай… — шептал Федор, приподнимаясь над женой. Ее живот напрягся, потом задрожал. — Ох, что… что ты делаешь со мной…

Она чувствовала, какая горячая и потная у него спина, ее тело тоже горело не меньше, чем его. Она закрыла глаза, но не темнота была под веками, а яркие вспышки света при каждом движении Федора.

— Сегодня ты… ты сегодня… ах, ты сегодня такая…

Его тело напряглось, по ложбинке вдоль позвоночника катился горячий пот… Желание, которое в нем копилось, получило выход. Оно было такой силы, словно Федор собирался в один этот миг насытиться женой на все предстоящие месяцы…

— Тебе… Тебе… Тебе… — повторял он. — Тебе, — наконец прохрипел он в последний раз и упал на нее без сил.

Мария улыбнулась, он почувствовал эту улыбку своей щекой, которая вжималась ей в личико. Она охнула, а он ослабленным уже телом накрыл ее тело, белоснежное, словно лилия. Такой чистый белый цвет он видел только в Голландии. Но то было не тело женщины, а цветок. Лилия. Федор не сомневался, что такого тела нет ни у кого, разве еще у Лизы, но она двойник своей сестры, поэтому не считается.

Федор Финогенов любил свою жену страстно. Мария покорила сердце северного купца сразу.

Думал ли он тогда, из какой семьи Мария? Кто ее отец и какую партию наметил он для своей дочери? Не эти мысли явились ему в голову. Да и как они могли явиться, если она вытеснила вообще все мысли, которые были у него в голове?

Он думал только об одном — как набраться смелости и войти в ее московский дом. Но, как бывало с Федором, едва он ставил перед собой, казалось бы, несбыточную цель, он тут же давал клятву Господу, что достигнет ее.

Он шел в комнату матери, где после нее все осталось, как при жизни, и тяжелое Евангелие лежало на прежнем месте, хорошо известном ему — на столике, под иконками, — и давал клятву.

Так мог ли он, побожившись, что Мария Добросельская станет его женой, не исполнить свое слово?

Дальше все свершалось словно помимо его воли. Федор не думал о том, что, давая обет перед Богом, он тем самым убирал препоны, которые чинил ему его же собственный разум. Теперь, избавившись от сомнений, он должен был войти в ее московский дом. Позвать Марию замуж.

Если бы сейчас его заставили найти дом Марии в тесных московских переулках, он бы точно заблудился. Не важно, что Федор Финогенов в лесу по следу выследит любого зверя. Что за мехами в Сибирь ездит, будто не за тысячи верст на лошадях, а идет к себе в амбар.

Но он нашел ее дом. Позднее.

А тогда, в Париже, когда он стоял в толпе, ожидающей выхода императора Наполеона из собора Парижской Богоматери, он дышал ей в затылок и смотрел, как шевелятся золотые нити волос на спине, выбившиеся из косы, упавшие на темный бархат ее теплого салопа.

Федор слегка наклонился, желая заглянуть девушке в лицо. Внезапно лицо ее оказалось так близко, что он ощутил запах ее кожи.

— О-о-ох! — раздалось за спиной, и он почувствовал, как на него напирают.

Толпа не в одну сотню человек зашевелилась, загудела, ему казалось, что он тонет в ней, его закручивает, засасывает, как в воронке водоворота. Однажды он тонул, когда перевернулась лодка и его затягивало под нее. Сейчас происходило нечто похожее.

Первая мысль, которая пришла в голову Федору, — не дать Марии упасть. Руки сами собой потянулись к девушке и крепко обхватили за плечи. Он не понял как, но в его спасительных объятиях оказалась не одна Мария, но и ее сестра. Тогда Федор не знал, как зовут вторую. Просто сестра.