Прощай, мой ангел - [24]

– Понятия не имею.

Мы пересекли пустующий сквер, миновали несколько длинных и темных одноэтажных зданий... Откуда-то слышался тоскливый, надсадный гул, рокот колес, лязг железа, ударяющегося о железо... Тут только я сообразил, что мы находимся где-то в тылах Центрального вокзала.

– Вот оно, Себастиан... Они подгоняют товарняки...

Они тянулись и тянулись мимо нас, по всем путям, черные слепые коробки, пока еще пустые... пока еще пустые.

– Лесь, – тихонько вздохнул Себастиан, – а... там что?

Низкие тучи, уходящие к Днепру, подсвечивались с изнанки багровым заревом. Горел Нижний Город.

– Аскольду нужны были беспорядки. Он их получил. Понятное дело. Один взрыв, а может, уже и не один, горстка провокаторов, да и люди уже не те, что раньше...

– Но почему именно Аскольд? Это не может быть... провокация? Его же тоже могли – как это? – подставить. В правящих кругах нет единодушия, а клан Палеологов всегда был...

– Кто бы стал его подставлять? Именно Аскольд добился, чтобы все Опекунские советы упразднили. А как только Комитет по делам Подопечных оказался в его руках, он и начал игру. А заодно показал вашим, на что способны люди. Теперь гранды так напуганы, что никто не станет протестовать, когда Аскольд приберет к рукам не только полицию, но и армию – да что там, уже прибрал...

– Но как же – люди? Ведь армия и полиция...

– В массе своей тоже люди, верно? Ну и что? Кому это когда помешало?

– Вот и Шевчук, – удрученно произнес он.

– А что – Шевчук? Ты думал, он герой? Борец за права человека? Может, так и было – поначалу. Но он так ненавидит вас, что в конце концов стал ненавидеть всех. Ненависть съела его изнутри.

Я машинально провел ладонью по лицу и только сейчас сообразил, что уже давно идет дождь. Слепые стенки вагонов отражали раз отраженное пламя, путевые огни были окружены ореолом мелких капель.

– Но ведь Аскольд всегда... я же знаю... всегда говорил, что он хочет сломать эту закосневшую систему. Что человечеству надо дать ход... Что существующие нормы несправедливы...

– Все это просто слова. Ему нужно было получить в свои руки власть. Как только он этого добился, не стало нужды притворяться. Хотя... может, ему еще придется какое-то время держать лицо перед грандами – корчить из себя спасителя, твердой рукой выводящего страну из кризиса... Увидишь, еще назовут потом Аскольдом-Освободителем!

– Видишь ли, в чем дело, Лесь, – что-то было в его голосе, что заставило меня поднять голову и посмотреть ему в глаза, – мне трудно поверить в то, что ты говоришь... было трудно... потому что...

Вагоны грохотали все громче, точно полчища бронированных чудовищ, вынырнувших из глубин того невероятного прошлого, из которых когда-то, давным-давно, выбралась с опустошенного континента горстка грандов и пошла расселяться по материкам...

– Я ведь потомок Аскольда, – сказал Себастиан.

* * *

Я молча вытаращился на него. Потом сказал:

– Парень, это невозможно!

– Но это так и есть, Лесь, – терпеливо ответил он.

– Брось! Да будь ты потомок самого Аскольда – что бы, он тебя отпустил бы шляться вот так, без присмотра? В Нижний таскаться, к диссидентам этим...

– Ты просто не понимаешь... У нас потомок – прямой потомок – мало что значит. Власть передается по боковым веткам. Ему до меня и дела-то никакого не было... Потом... За мной немножко присматривал Гарик. Он ведь тоже Палеолог. Только из младшей ветви...

– Он арестовал Гарика, – сказал я.

Он уныло ответил:

– Я понял.

И, помолчав, добавил:

– У нас вообще не принято... говорить вне гнезда о своих родственных связях. Но я так им гордился.

О Господи, так, значит, бедный Себастиан всерьез воспринял все эти разговоры Аскольда о равенстве и братстве... И готов был положить свой живот на алтарь дела, которое его дражайший родитель и в грош не ставил!

Я неуверенно сказал:

– Ну, он, наверное, яркая фигура...

– Не надо, Лесь, – тихонько отозвался он.

Он вновь замолчал. Потом шепотом добавил:

– Выходит, все, что он говорил... один сплошной обман?

– Не совсем... другое дело, что, говоря это, он преследовал свои цели.

– А как же я?

– Думай, что думаешь. Кто заставляет тебя менять свои убеждения – если кто-то использовал их во вред, это еще не значит, что сами по себе убеждения неверны.

Боюсь, что убеждения сами по себе вообще ничего не значат, но этого я ему говорить не стал.

Он пытался плакать и не мог. Да, тяжелый день выдался для малого... Любое из пережитых им за сегодня разочарований могло навсегда выбить из колеи самого стойкого борца за права человека...

Я обнял его за плечи, сказал:

– Ну-ну, что ты, как маленький...

Он отчаянно прижался ко мне – рокот толпы вдали и шарканье множества ног слились в грозный гул далекого стихийного бедствия, а вагоны все грохотали, подходя к терминалу...

Прошло какое-то время, прежде чем я сообразил, что он собственно делает.

Я отодвинулся и ударил его по лицу тыльной стороной руки. Он вздрогнул и отшатнулся.

Я сказал:

– Ты что, с ума сошел?

Даже сейчас было видно, что он дрожит всем телом. Дождь лил совсем уж отчаянно, под козырек затекала вода.

– Но я подумал...

– Что ты подумал, ублюдок? Да за кого ты меня принимаешь? За извращенца? Да еще любителя малолеток? Да у меня сын немногим младше тебя!