Прощай, мой ангел - [17]

Тропинка круто сворачивала к докам, растрепанные плакучие вербы заслоняли нас от пристальных взглядов патрульных.

Она начала вырываться – очень слабо, видимо, из последних сил. Я придержал ее за локоть.

– Спокойнее...

– Это дорога в доки, – она отчаянно мотнула головой так, что уголки платка взметнулись, точно белые крылья, – мне туда нельзя... Патрули...

За спиной раздался пронзительный свист. Она вновь отчаянно рванулась, пытаясь освободиться.

– Спокойнее, – повторил я, – я тут рос... Здесь где-то должен быть старый водосток... если его не замуровали...

Кирпичный зев водостока зарос бурьяном так, что я его чуть не пропустил. На полу скопилась грязная застоявшаяся вода.

– Сюда, – сказал я.

– Шевчук, – пробормотала она почти отстранение, – мне нужен Шевчук. Я видела – вы от него выходили...

– Вам нужен врач, – согласился я.

– Шевчук... он не выдаст...

– Я приведу Шевчука. Попробую.

Водосток резко забирал вверх, еще двести метров – и разлом, из которого бил мутный дневной свет. Мы когда-то играли здесь в защитников Новоградской Крепости – последнего вольного города, человеческого города, осмелившегося противостоять Объединенной Империи. Была такая легенда, что их не истребили совсем, а они ушли в подполье, в катакомбы, и выйдут, когда в них появится нужда.

Я осторожно высунулся в разлом – поблизости было пусто. Худая черная кошка шарахнулась в сторону. Помог выбраться своей спутнице – она еле шла, слепо цепляясь за мою руку... Какое-то время мы шли, пригнувшись, прячась за давно нестрижеными куртинами, потом пересекли сквер, и я вновь оказался в начале своего пути. Расписанная причудливыми узорами стенка, карниз... Еще полчаса назад Бучко был дома.

Я позвонил в колокольчик.

* * *

– Хорошенькое дело, – грустно сказал Бучко.

Дверь в кладовку была открыта, на полу валялись окровавленные тряпки.

Ей не поможет никакой Шевчук, подумал я. Она потеряла слишком много крови.

– Скорее, – пробормотала она сквозь зубы.

– Сейчас, – я подставил окровавленные ладони под хлипкую струйку из рукомойника. Рану я ей перетянул, вот, собственно, и все, что я мог сделать. Шевчук вряд ли сделает больше.

Бучко печально покачал головой.

– Она ж убийца, Лесь. Что ты с ней возишься?

– Потому что я хочу знать, что происходит на самом деле. А разве ты не хочешь?

– Еще чего, – отрезал Бучко.

Я выглянул в окно. Переулок был пуст – должно быть, все столпились около кордона.

Женщина сидела – скорее, лежала – на полу у стены. Я подсунул ей под голову свернутую куртку. Движение худых смуглых пальцев было слабым, почти незаметным, но я понял и наклонился над ней.

– Аскольд... – сказала она еле слышно.

– Что – Аскольд?

– Это он... Роману побег... если я...

– Что это она несет? – удивился Бучко.

– Похоже, она из группы Ляшенко. Видно, ей сказали, что Роману устроят побег, если акция удастся.

– Роман сам должен был... – Глаза у нее заволокло мутью, и они до странности напоминали глаза Себастиана. – Все уже было... Но он остановил операцию... в последнюю минуту... тогда они пришли и...

Я еле удержался, чтобы не встряхнуть ее.

– Дальше...

– Взяли группу... Только мне удалось бежать... Так я думала...

– Он дал вам уйти?

– Получается, так, – подтвердила она. – А потом нашел меня... Я сделала все, как он сказал. Все. А он...

– Расправился с вами.

– Попытался. – Она на миг вздернула голову, в глазах блеснул огонь. – С тем его человеком я сама расправилась...

Огонь погас, она откинулась к стене и недоуменно произнесла:

– Он же был на нашей стороне...

А Шевчук-то прав, подумал я, он-то сразу понял. Ненависть делает человека зорким.

Бучко растерянна поглядел на меня.

– Что-то я не просек...

– Все очень просто, Игорь, – пояснил я. – Аскольд исподволь готовил себе рычаги для захвата власти. Это он прикармливал группу Ляшенко. На какой-то момент их интересы совпали. Ляшенко, должно быть, готовил серию таких терактов...

– Зачем?

– Кто их поймет? Может, чтобы дестабилизировать обстановку...

Женщина пошевелилась.

– Вынудить их... на репрессии... пусть бы показали свое... истинное лицо. Тогда люди поймут – даже такие соглашатели, как вы. С ними нельзя сотрудничать. С ними можно только бороться.

– Да что там у них, у народовольцев, – пожал плечами Бучко, – одни идиоты, что ли?

– У них какая-то своя логика... Но потом Ляшенко, должно быть, все же заподозрил, что его используют... И отменил акцию. Тогда Аскольд напустил на них охранку. Боюсь, что... Нас ждут тяжелые времена. Аскольд рвется к власти. А для этого ему нужно убедить оппозицию, что люди – опасны... Или стали опасны – теперь, когда технологии вырвались из-под контроля. Он подгребет под себя весь аппарат подавления – под свой новый комитет. Армию, полицию, все...

– А... как же мы? – растерянно спросил Бучко.

– Что – мы?

– Прижмут. – Бучко щедро плеснул в стакан самогону из заветной бутыли и закусил перышком лука. – Точно, прижмут. На вегетарьянство переведут... говорю тебе, Лесь, под Фастовом эшелоны пустые вторые сутки стоят – кум своими глазами видел... Они туда весь скот сгонят и вывезут... А нас на силос посадят...

Женщина беспокойно пошевелилась. Грязное окно было сплошь в потеках дождя, гул толпы у кордона долетал неясный, смазанный, точно шум прибоя.