Прощай, молодость - [41]

Мой голос прокричал как-то неестественно высоко: «Пошли, Джейк, пошли!» Мои руки сомкнулись у кого-то на горле, и мои ноги пинали кого-то лежавшего на полу; и была живая плоть, сражавшаяся с моей плотью, и зубы, выбитые моим кулаком, и теплая кровь человека, которого я ненавидел, и крик боли, которую я ему причинил.

«Привет, Джейк! — вопил я. — Привет!» А потом хохотал без всякой причины — разве оттого, что моя боль была такой же сильной, как и та, которую я причинил. «И это была слава, — подумал я, — и это был ад». И были чьи-то пальцы на моем горле, и подо мной было большое обмякшее тело.

«Дерись, ты, чертов ублюдок, дерись!» — сказал я.

И тут на улице грянул пронзительный свисток, ему ответил другой, начали переговариваться голоса, и прозвучали торопливые шаги. Я услышал над ухом голос Джейка, и он дотронулся до моей руки.

«Пошли, Дик, — сказал он, — нужно сматываться».

Я оторвал руки противника от своего воротника и последовал за Джейком на улицу, где было светло, как на рассвете, и искрилась вода.

Теперь свистели совсем рядом, за углом кафе, и шаги послышались очень близко.

«Беги, Дик, — сказал Джейк, — беги со всех ног».

Я рванул за ним по широкой мощеной улице, и сердце чуть не выпрыгивало у меня из груди, ноги болели. Я слышал звуки погони у нас за спиной, и крики, и снова свисток.

Я хрипло дышал, под ногами были острые булыжники, Джейк несся передо мной, как быстроногая тень, оглядываясь на бегу.

«Давай, Дик!» — подбадривал он, и я чувствовал, что, несмотря на изнеможение, трясусь от безудержного смеха, но нужно бежать, бежать из последних сил, потому что у меня за спиной эти торопливые шаги и отдаленные крики.

Мы пронеслись по мосту и по узкой улице, свернули за угол какого-то темного здания, выбежали на площадь и, миновав еще одну улицу, снова оказались на берегу реки, где стояли на якоре корабли. Здесь я остановился, не в силах сделать больше ни шагу, и Джейк подождал меня. Мы прислушивались, задыхаясь, к эху этих шагов, но теперь не было слышно ни звука — ни криков, ни свистков.

Кругом были корабли, замершие у причала, призрачные в бледном, утреннем свете. Забравшись в темный угол, где были сложены бочонки, мы улеглись, смеясь, тяжело дыша; слезы, которые текли из моего заплывшего глаза, смешивались с засохшей кровью на щеке.

У Джейка была рассечена верхняя губа, на лбу красовалась шишка величиной с яйцо. Глядя на него, я вдруг вспомнил свой заплывший глаз и избитое тело, начал хохотать и не мог остановиться. В памяти моей проплывали образы, от которых становилось дурно и кружилась голова, но смех мой был совершенно безудержным.

— Ты видел? — спросил я. — Ты видел того парня с ножом в спине? — Я перевернулся на бок, трясясь и рыдая от смеха, и кровавые слезы катились мне в рот.

— Прекрати, Дик, прекрати! — говорил Джейк, но сам он тоже смеялся, и я не знал, кто из нас сумасшедший и действительно ли мы всё это видели и всё это сделали. Потом, словно внезапно погрузившись в холодную воду, мы перестали смеяться и сели. Мы смотрели друг на друга, спокойные, трезвые — две важные совы под безмятежным небом, — и теперь я ощущал только боль и усталость, и мне ужасно хотелось спать.

— Нам придется отсюда убраться, — сказал Джейк. — Мы не можем здесь оставаться, эти ребята пойдут по нашему следу.

— Но мы же с ними покончили, — возразил я, — они не в силах больше драться.

— Я думаю не о них, — пояснил он. — Я думаю о полиции. Это их свистки мы слышали и их шаги.

— Может быть, мы бы смогли все объяснить, — сказал я.

— Нет, Дик, там этот мертвый швед с ножом в спине. Мы так же замешаны в этом деле, как те парни, которые это сотворили. Да и кто станет нас слушать? Нужно улепетывать.

— Согласен, — ответил я.

Мы поднялись и снова побрели по набережной. Дошли до конца мола, где было пришвартовано какое-то судно — маленький грузовой пароход, водоизмещением примерно в две тысячи тонн. Здесь уже не было тихо, поскольку его грузили углем, и мы слышали стон крана и грохот угля, который сыпался в трюм.

С первого же взгляда мы поняли, что на этом судне все делается кое-как: оно не было покрашено, борта заржавели, палубы не надраены, а человек на мостике, который стоял, небрежно опершись на перила, не поддерживал порядка. Он ругал матросов, которые отвечали ему фамильярно, подтрунивая над ним; лица их были черны от угля.

Мы какое-то время наблюдали за ними, потом Джейк взглянул на меня, а я — на него. Я пожал плечами, и он сказал:

— Это наш корабль.

Он оставил меня и поднялся на палубу, а я стоял, прислонившись к столбу на набережной, кусая ногти и глядя на серую воду. Кран скрипел и стонал, уголь с грохотом сыпался в трюм, и уголком глаза я видел, как парень на мостике, которого окликнул Джейк, с усмешкой наклонился, приставив руку к уху.

Я уже начал грезить наяву — грезить о далекой горе и бурлящем ручье, о стройных деревьях и снежных вершинах, о белом водопаде, обрушивавшемся в узкий фиорд, но эти видения внезапно исчезли, когда уголь загремел в трюме, и заскрипел кран, и Джейк коснулся моей руки, сказав в ухо:

— Пошли, он называется «Романи», он французский, направляется в Нант.