Прощай, красавица - [57]

– Он назвался врачом, – сказал я.

Рэнделл пожал плечами:

– Может, в прошлом он врач. Может, именует себя так с полным правом, поскольку ни разу не был осужден. Один тип сейчас занимается врачебной деятельностью неподалеку от Палм-Спрингса, хотя его пять лет назад судили в Голливуде за торговлю наркотиками. Он был явно виновен – но вмешались покровители. Его оправдали. Еще вопросы есть?

– Что вам известно о Брюнете – если это не секрет?

– Брюнет – игрок. Он делает большие деньги. Не привлекая к себе особого внимания.

– Хорошо, – сказал я и поднялся. – Все это звучит убедительно. Однако нисколько не приближает нас к шайке, убившей Марриотта.

– Я не вправе рассказывать вам все, Марло.

– Я этого и не жду. Между прочим, Джесси Флориан сказала мне – при второй встрече, – что была служанкой в семье Марриотта, потому он и посылал ей деньги. Это чем-нибудь подтверждается?

– Да. Письмами в его сейфе, где она благодарит его и утверждает то же самое. – Казалось, Рэнделл вот-вот выйдет из себя. – Ну а теперь, черт возьми, может, все-таки отправитесь домой и перестанете соваться не в свои дела?

– Очень мило с его стороны так бережно относиться к письмам, не правда ли?

Рэнделл вскинул глаза так, что взгляд их остановился на моем лбу. Потом чуть опустил веки. Так он смотрел на меня долгих десять секунд. Потом улыбнулся. В тот день он улыбался слишком часто. Израсходовал недельный запас улыбок.

– У меня есть теория на этот счет, – сказал он. – Шаткая, но основанная на свойствах человеческой натуры. Марриотт был шантажистом и не чувствовал себя в безопасности. Каждый проходимец в известной мере азартный игрок, каждый игрок в известной мере суеверен. Мне кажется, Джесси Флориан была его талисманом. Пока он заботился о ней, с ним ничего не должно было случиться.

Я оглянулся и посмотрел на жука с розовой головкой. Он уже побывал в двух углах комнаты и теперь с безутешным видом направлялся к третьему. Я взял его, посадил на платок и отнес снова на стол.

– Посмотрите, – сказал я. – Ваш кабинет расположен на восемнадцатом этаже. И этот жучок вскарабкался сюда лишь затем, чтобы обрести друга. В моем лице. Это мой талисман.

Я бережно завернул жука в платок и сунул в карман пиджака.

Рэнделл вытаращил глаза, пошевелил губами, но не произнес ни слова.

– Интересно, чьим талисманом был Марриотт, – сказал я.

– Не вашим, приятель.

Голос Рэнделла звучал язвительно – враждебно-язвительно.

– Может быть, и не вашим.

Мой голос был обычным. Я вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.

Спустившись на скоростном лифте, я вышел на крыльцо муниципалитета, прошагал вниз к цветочным клумбам и осторожно посадил жука под куст.

В такси по дороге домой я размышлял, сколько ему потребуется времени, чтобы снова взобраться в отдел расследования убийств.

Я вывел свою машину из гаража, расположенного за домом, пообедал в Голливуде и отправился в Бэй-Сити. Был прекрасный солнечный нежаркий день. С бульвара Аргуэлло я свернул на Третью стрит и подкатил к зданию муниципалитета.

32

Для столь процветающего города выглядело оно захудалым. Казалось перенесенным откуда-то из библейского пояса[18]. На каменном барьере, окружающем газон, уже заросший свинороем, преспокойно восседала в ряд целая свора бродяг. Над тремя этажами здания высилась колокольня с еще не снятым колоколом. Видимо, в добрые старые времена его звоном сзывали добровольную пожарную команду.

Потрескавшиеся дорожка и ступени вели к распахнутым дверям, где кучка явных завсегдатаев муниципалитета ждала какого-нибудь происшествия, чтобы так или иначе нагреть на нем руки. У всех были солидные животики, пристальные взгляды, шикарная одежда и дурные манеры. Пропуская меня, они раздвинулись дюйма на четыре.

Длинный темный коридор не протирался шваброй со времени вступления Мак-Кинли на пост президента[19]. Деревянная стрелка указывала в сторону стола справок отделения полиции. У коммутатора за обшарпанным деревянным барьером дремал полицейский в форме. Сыщик в штатском, сидящий без пиджака, водрузив толстую ногу на стул, оторвал один глаз от вечерней газеты, плюнул в урну, стоящую в десяти футах, зевнул и сказал, что кабинет начальника на втором этаже в конце коридора.

Второй этаж был светлее и чище, но это не значит, что был светлым и чистым. На последней двери по обращенную к океану сторону висела табличка: «Джон Воск. Начальник полиции. Вход».

За дверью был невысокий деревянный барьер, за барьером полицейский в форме печатал на машинке двумя указательными и одним большим пальцем. Взяв мою карточку, он зевнул, сказал, что спросит, и лениво вошел в дверь из красного дерева с табличкой: «Джон Воск. Начальник полиции. Посторонним вход воспрещен». Выйдя, он приоткрыл дверцу в барьере, приглашая меня войти.

Войдя к начальнику, я притворил дверь кабинета. Большого, прохладного, с выходящими на три стороны окнами. Стол из мореного дуба стоял в глубине, как у Муссолини, и добираться к нему нужно было по громадному синему ковру под немигающим взглядом глаз-бусинок.

Я добрался до стола. Чеканная табличка на нем гласила: «Джон Воск. Начальник полиции». Я решил, что смогу запомнить эту фамилию. Поглядел на сидящего за столом человека. Отнюдь не балбес лопоухий.