Прощай ХХ век (Память сердца) - [23]

Мы переписывались более пяти лет, прежде чем встретились в 1965 году. Мила по приглашению приехала к нам в гости на поезде. Чтобы она не заблудилась в Москве, мы с мамой поехали ее встречать. Заодно мы решили показать Миле нашу столицу. Громадный многомиллионный город ошеломил ее размахом широких улиц и проспектов, просторными площадями, фонтанами, и бесконечным людским потоком. Это и неудивительно, потому что Попрад, городок, в котором она жила, насчитывал не более десяти тысяч жителей и был по положению примерно таким же, как наша районная Тотьма, или Кириллов. В Чехословакии он считался приличным городом средней величины. Впервые сталкиваясь с нашими величинами и расстояниями люди из тесных европейских государств, приходят в состояние шока. Как веселились мои словацкие друзья, когда на их вопросы велика ли Вологда и далеко ли она от Москвы, я отвечала им, что Вологда — это небольшой город, в котором всего триста тысяч жителей, и расположен он недалеко от Москвы, в каких-то пятистах километрах. Эти мои слова они передавали друг другу, как анекдот. Трехсоттысячный город в Европе — это огромный город, а пятьсот километров, это часто длина или ширина целого государства.

Я вернусь к Миле позже, а сейчас расскажу еще об одном важном отрезке времени в своей жизни — переходе в другую школу и учебе в старших классах. Мы с братом перешли в восьмую одиннадцатилетнюю школу. Наряду с первой школой, которая уже тогда была «английской», наша считалась одной из самых престижных. Мы сразу поняли почему. В отличие от десятой, демократичной школы, в которой учились хулиганы со всей округи, здесь учились дети «начальства», видной интеллигенции и партийных руководителей. Вся эта компания была слегка разбавлена детьми учителей, врачей и простыми детьми, проживающими по близости. Школа была большая, ухоженная, с красивым цветником перед входом и новым спортивным залом. Но самое главное и самое драгоценное в этой школе были ее учителя. Таких знающих, строгих и требовательных учителей у меня еще не было. Математику, мой самый нелюбимый предмет, преподавала Зинаида Ивановна Румянцева. Все ученики ее панически боялись и уважали. Зинаида Ивановна была невысокой, некрасивой женщиной, но большие, чуть навыкате серые глаза ее светились умом и весельем, а когда нерадивый ученик заикался у доски, эти глаза метали молнии такой силы, что мозги от ужаса атрофировались. Я учила математику исправно и старательно. В этом благородном деле мне помогали мои новые подруги, особенно первая среди них, Рита. До сих пор я ничего не понимаю в алгебре, но как ни странно, со временем поняла и полюбила геометрию. Наверное, потому что для ее понимания необходимо воображение, а с воображением у меня всегда было все в порядке. Все мои новые подружки были, на мой взгляд, самыми умными и красивыми. Моя любимая Рита казалась мне верхом ума и красоты, она училась на пятерки, понимала математику, физику и химию, а еще у нее были зеленые раскосые глаза, чудесные густые светлые волосы и при небольшом росте точеная фигурка. В кинотеатре им. Горького (сейчас на его месте стоит поклонный крест) только что прошел французский фильм «Шербурские зонтики», с прелестной Катрин Денев в главной роли. Чем-то Рита напоминала ее, особенно, когда делала прическу а ля Катрин Денев. Сама Рита считала себя некрасивой, потому что все ее тонкое личико было покрыто бледными пятнышками-веснушками, а когда она краснела, они становились ярче и виднее. Мы с Ритой дружили еще с несколькими девочками из своего класса — с Тамарой, Валей, Лидой и пришедшей к нам в десятом классе Светланой. Какие они все были разные и замечательные. Нам было по шестнадцать лет. В этом возрасте девочки моего поколения мечтали о большой любви на всю жизнь, о том, чтобы, как в кино, всем классом поехать куда-нибудь на стройку, например, на БАМ, и стать знаменитыми. Так нас воспитывали в школе и дома. Мы были ужасно романтичными, очень чистыми в помыслах и тем более в действиях. Особенно мы с Ритой, потому что мы были самыми худенькими и маленькими, плоть пока нас не обременяла. Нам хотелось дружить с мальчиками, нравиться им, встречаться с ними и вместе гулять, что мы с переменным успехом и делали. Поцелуи и что-то еще представлялось мне в неясных мечтах, влекло и пугало одновременно. Мы зачитывались романами о любви и стихами. А я пыталась сама сочинять стихи.

Как многие юные начитанные создания, я начала составлять ритмические строчки и рифмовать их в 16 лет, а затем с некоторой периодичностью при перемене времени и мест, в трудные минуты жизни и просто по случаю.

Стихотворная форма многих привлекает кажущейся внешней простотой и лаконичностью. Думаешь, как здорово, столько мыслей и чувств можно уместить в малое пространство стиха! Отсутствие знаний о стихосложении подкрепляет уверенность в том, что это очень просто — нужно только к своим чувствам и мыслям подобрать рифмы — и все, стихотворение готово. Кто в России не писал стихов?!

Но, что же на самом деле влечет нас к поэзии так сильно и, что заставляет массу бесталанных людей писать стихи, эти тончайше организованные художественные формы, наполненные сжатым до предела смыслом и чувством? Что заставляет людей раз за разом возвращаться к поэзии, к этой высшей форме существования языка, или, как писал в девятнадцатом веке Эрнст Теодор Амадей Гофман, к этой «внутренней музыке», в которой «открывается священная гармония всего сущего, как глубочайшая из тайн природы»? Не претендуя на первенство своих доводов, думаю, что сочинение стихов это своеобразная компенсация при духовной и\или физической дисгармонии, это средство упорядочивания внутреннего состояния человека извне. Будучи сверхупорядоченной структурой, она своими ритмами на всех речевых уровнях воздействует, по всей вероятности, на психофизиологические ритмы человека, придавая им некую стройность и гармонию.