Прощай! - [15]

В первых числах декабря, когда земля оделась плотным снежным покровом, он узнал Березину. Эта поддельная Россия отличалась такой ужасающей реальностью, что несколько его товарищей по оружию признали в ней место своих былых злоключений. Цель этой трагической инсценировки г-н де Сюси сохранял в тайне; в нескольких парижских кружках о ней говорили как о какой-то сумасшедшей затее.

В начале января 1820 года полковник сел в карету, напоминавшую ту, в которой г-н и г-жа де Вандьер приехали когда-то из Москвы в Студянку, и отправился в Иль-Аданский лес. Его везли лошади, похожие на угнанных когда-то с русских аванпостов. На нем была странная и грязная одежда, он был так же причесан и при том же оружии, что и 29 ноября 1812 года. Он отрастил даже бороду и волосы и не брился, чтобы не нарушать ничем трагического сходства.

— Я угадываю ваши намерения, — воскликнул г-н Фанжа, увидев выходящего из кареты полковника. — Но если вы хотите, чтобы ваш план удался, не показывайтесь ей в этой карете. Сегодня вечером я дам племяннице немного опиума. Когда она уснет, мы оденем ее так же, как она была одета в Студянке, и отнесем в карету. Я последую за вами в рыдване.

Около двух часов ночи графиню отнесли в карету, положили на сиденье и укутали грубым одеялом. Несколько человек крестьян освещали это странное похищение. Вдруг в ночной тишине раздался пронзительный вопль. Обернувшись, Филипп и врач увидели Женевьеву, которая выскочила из каморки, где спала.

— Прощай! Прощай! Все кончено, прощай! — кричала она, горько рыдая.

— Да что с тобой, Женевьева? — спросил ее г-н Фанжа.

Женевьева с отчаянием помотала головой, воздела руки к небу, посмотрела на карету, протяжно взвыла, обнаружив явные признаки глубочайшего ужаса, потом молча вернулась в дом.

— Счастливое предзнаменование! — воскликнул полковник. — Девушка жалеет о том, что лишается товарища по несчастью. Она чует, должно быть, что к Стефани вернется рассудок.

— Дай бог, — сказал г-н Фанжа, очень взволнованный, казалось, этим происшествием.

С тех пор, как он занялся изучением душевных болезней, ему несколько раз приходилось наталкиваться на случаи пророческого дара и способности к ясновидению среди безумных — свойств, присущих, по уверению некоторых путешественников, также и дикарям.

Стефани, как и хотел полковник, пересекла эту искусно созданную копию долины Березины около девяти часов утра и была разбужена грохотом орудийного снаряда, разорвавшегося в ста шагах от места действия. Выстрел служил сигналом. Несколько сот крестьян издали разом страшный вопль, подобный тому крику отчаяния, который долетел до русских и ужаснул их, когда двадцать тысяч французских солдат увидели, что обрекли себя по собственной вине на рабство и смерть.

Услышав этот вопль и пушечную пальбу, графиня выскочила из кареты и в безумном ужасе помчалась по снежной равнине, увидела сожженные бивуаки и роковой плот, который сталкивали в замерзшую Березину. Тут же был и майор Филипп; он, размахивая саблей, прокладывал путь через толпу. У г-жи де Вандьер вырвался крик, от которого у всех присутствовавших заледенела в жилах кровь, и она бросилась к трепещущему от волнения полковнику. Напряженно, словно пытаясь собраться с мыслями, она окинула бессознательным еще взглядом представшую перед ней странную картину. Короткий, как вспышка молнии, миг глаза ее сохраняли еще ту лишенную всякой осмысленности ясность, которую мы наблюдаем в блестящих глазах птицы; потом, как человек, обуреваемый мыслями, она провела рукой по лбу, вгляделась в это ожившее воспоминание, в это воскресшее перед ней прошлое, повернула голову к Филиппу и узнала его.

Жуткое молчание нависло над толпой. Полковник задыхался, не решаясь произнести ни звука, врач плакал. Прекрасное лицо Стефани слегка порозовело; но, разгораясь постепенно, румянец стал ослепительно ярким, точно у цветущей молодой девушки. Щеки ее заалели. Жизнь, счастье, одухотворенность словно пламенем пожара охватили все ее существо.

Судорожная дрожь пробежала с ног до головы по ее телу. Потом эти разом происшедшие перемены как бы приобрели одно связующее звено, и в глазах Стефани, точно небесный луч, вспыхнул огонь сознания.

Она жила, она мыслила! Она содрогнулась — от ужаса, быть может. Сам бог отверз вторично эти онемевшие уста и вновь зажег огонь в угасшей душе. Человеческая воля электрическим током пробежала по телу, давно ею покинутому, и оживила его.

— Стефани! — крикнул полковник.

— О Филипп! Это ты! — воскликнула бедная графиня.

Она бросилась в трепетно раскрытые ей навстречу объятия полковника, и поцелуй двух возлюбленных потряс всех присутствующих. Стефани разрыдалась. Но вдруг ее слезы высохли, она, словно громом пораженная, как труп застыла в неподвижности и прошептала слабеющим голосом: «Прощай, Филипп! Я люблю тебя, прощай!»

— Она мертва! — крикнул полковник, выпуская ее из своих объятий.

Старый врач подхватил безжизненное тело племянницы, пылко, точно юноша, обнял ее, отнес на кучу бревен и сел подле нее. Он глядел на графиню, приложив к ее сердцу свою старческую, ослабевшую, судорожно вздрагивавшую руку. Сердце больше не билось.