Прощай, Атлантида - [16]

– А куда пойдешь? – весело поинтересовался майор. – В ночное кабаре стрипбар шоу "Касабланка"? Так тебя не пустят, такого. Там крупняк пасется.

– На электричку махну, – предложил напрасно удерживаемый. – Или на последний автобус.

– Экий пострел. Щас тебе родное государство к подъезду электричку спровадит. " Электропоезд господина Полозкова к подъезду!" Ну, залепил. А ты, тю! – и во всесоюзном розыске. Ага, нашел пединституток. Нет, Полозков, дуй в камеру и спи беспредельным сном. Гляди – от нас сбежал? Бабку, поди, хлопнул, а перед этим, поди, споил. Уж не думаю на тебя, что сподличал с пожилой. Глядишь, лежит на коврике у кровати с оторванной из пасти золотой коронкой. Кто оторвал? Свидетели есть твоего злодейства? Есть. У меня в камере местная гнида Хорьков – ох, посажу буяна! – клянется на решетчатом окне – трижды видел тебя в ночном городе с обрезом наперевес, и, де, ты бомбу в чемоданчике к зданиям пристраивал – и к бане, и к парикмахерской, пропади она такая, и, будто, к школе. Прочти-ка его показания. Что скажешь? – и майор метнул Полозкову листик.

Арсений оглядел показания:

– Это же чистый лист, здесь ничего нет.

– Для тебя чистый, а для спецработника здесь пальчики.

– Товарищ майор, Хорьков – это не свидетель, это профессиональный элемент, – скромно встрял лейтенант Зыриков.

– Проверьте чемоданчик. Позвоните в медучереждение, – предложил Арсений. – Что ж на человека напраслину возводить.

– На человека! – крякнул майор. – Был бы ты на уроке в школе, был бы человек. А теперь из гнезда выпал, и ты подкидыш. На человека. А на муравья можно, а на слона? Ты, Полошков, учитель-фантазер, едрен педсовет…Вот на тебя поглядит кто очень снизу, какой-нибудь мелкоклашка, или гонорейник Хорьков – ты, может, и человек, а то и слон. А если сверху кто возьмется в бинокль водить, – и майор приставил к глазам круглые толстые ворсистые ладошки и начал шутовски водить окулярами. – Крупный кто, широкий по жизни – окажешься ты и не муравей даже, а так…еле-еле былинка-сорняк, в натуре. Пройдутся сапогом и не обратят твоей примятости. Это уж не сомневайся. А что надо проверить – проверим. Это уж как водится. У нас все на законе сидит. Наутро нюхательная собака вызвана. А вдруг рванет? От меня, знаешь, сколько сирот останется? – хохотнул майор. – Сам не знаю. Не дразни ты меня, Поясков, или как тебя там. А то я тебе сейчас пол кило марии хуановны суну, перед мамкой не отмоешься. Вот листик с твоими пальчиками. Внутрь насыплю зелья, и каюк-кирдык. Так что не дразни судьбу, Арсений Фомич. Иди отдыхай в номер, хороший ты человек.

Хороший человек мотнул головой, сгоняя наваждение, ударился локтем и обнаружил себя вовсе не в майорских объятиях, а распластанным глубокой ночью на жестком топчане гостеприимного обезъянника. И тут изрядная легкость вдруг посетила Сеню, он свернулся в калач и куда-то полетел. Но тут же прилетел и увидел себя предыдущим еще днем в недалеком пригороде, выпархивающим из свистящей разбойником электрички.

Тогда погода светилась всеми апрельскими красками местной палитры, два дня, как Сеня стянул удушающую глаз и мозговую активность повязку, и весь мир, утративший было глубину и объем, повернул к Арсению свою улыбчивую приветливую фотографию. Больной глаз, хоть и потерял в кондициях, все же согласился временно нести зрячую службу. Поэтому Сеня и решил с утра добраться до старушкиного адреса, хотя, все же, весьма отдаленный это был пригород и от центрального монумента, и от дворца в колониальном стиле, да и от штаб-квартир всех местных крупнейших партий. Довольно далекий был пригород, до которого легче всего донесла электричка.

Но знал бы Арсений, какой улыбкой место это встретит его, может, одел самые тяжелые натирающие ботинки, нацепил кандалы и вериги и, тяжело пошлепав по привокзальной, засыпанной тыквенной и человечьей шелухой площади, немедля дал бы обратный ход.

Отдельный городишко этот, лишь заводским краем прильнувший к областному гиганту, сбоку похожий на поселок, а сзади на незаселенное село, ничем примечательным не отличался от обычных городков в этом и прочих похожих местах, стекающий тускловатыми проулками, заполненными каменно-деревянными копиями народно-подрядного зодчества, к настоящей, прямой, да еще и железной дороге. И здесь пытливый приезжий следопыт нашел бы добротную николаевских времен баньку с каменным, знавшим тени еще софьиных стрельцов, подклетом и с завалившейся ныне в парную стеной редкого штемпелеванного кирпича. Встретил бы и колоколенку с одиноким, лишившимся бронзового языка горлом, привязанным к подгнившей верхней балке, все стены которой, колоколенки этой, вместо ремонта обклеены были из-за плачевных потугов местных церковно-муниципальных финансов разноцветными прошлогодними афишами не сюда заезжавших безносых и безглазых артистов.

И, несомненно, пригород этот обладал одной причудливой чертой, присущей, впрочем, всем редким поселениям в этих весях, кучкующимся в картографически понимаемой близости крупного города. Свойство было такое – долгими, полными вялых минут сутками, порой и унылыми неделями там ничего не случалось. Разве что в глубине ночи вдруг разорвется яростно неуемная гормонь, или защелкают за пакгаузом одиночные выстрелы или беспричинные петарды.