Прощание, возбраняющее скорбь - [3]

Перечитанные стихи Кузмина придали мне уверенности в собственных силах. И перевод начал складываться:

Но мы, очистившись душой

До тонкости неизреченной, —

Пусть говорят, что «с глаз долой…» —

По плоти не тоскуем бренной.

Не могу похвастаться, что справилась с донновским окказионализмом ‘inter-assured of the mind’. Я сознательно отказалась от попыток пересказать смысл этого выражения и вместо этого ввела понятную русскому читателю без дополнительных пояснений целостную смысловую единицу — отсылку к пословице «с глаз долой, из сердца вон», которая весьма точно соответствует сути «подлунной любви» у Донна, описанной в предыдущей строфе.

Таким образом, я допускаю некоторую степень перераспределения содержания между строфами, при условии, что это не влияет на логику развития мысли в стихотворении. Признаюсь, что у меня оказался по сравнению с оригиналом развернут концепт золота — важно было повторить вслед за Донном мотив истончения, к тому же меня увлек найденный мною образ «цельности» золота («цельность» ассоциируется с «целомудрием»). Концепт циркуля, напротив, в моем переводе несколько свернут, что я рассматриваю скорее как неудачу. В случае с циркулем мне показалось принципиально важным избежать слова «ножка», которое в русском языке вызывает неуместно комические ассоциации. Ранее это удалось одному Бродскому, который использовал слово «игла». Я в итоге остановилась на слове «ось», хотя на данный момент не очень довольна завершением четверостишия — оно могло быть сделано лучше.

Стоит сказать и о принципах стихотворной формы, положенных мною в основу перевода. Основной проблемой при переводе с английского на русский издавна является навязчивое русское требование чередования мужских и женских рифм. Консерватизм русского читателя доходит до парадокса: у нас скорее примут перевод Донна или Шекспира, сделанный верлибром, чем позволят отступить от чередования рифм. Три из рассмотренных мною переводчиков соблюдают чередование (Топоров, Шадрин и Кружков). Румер, Бродский и Козлов следуют более специализированному методу, некогда созданному Жуковским для перевода английской поэзии, — использованию монотонных мужских рифм. Однако в английской поэзии нет вообще никакой унификации клаузул. Да и рифмы Донна не монотонны: краткие монофтонги admit — it звучат совершенно не так, как дифтонги roam — home. Конечно, фонетика русского языка не позволяет передать эти особенности. Но можно использовать варьирование рифмовки: в части строф чередование есть, в части — нет, причем, чтобы читатель не принял это за небрежность, я постаралась сделать так, чтобы два вида строф сами чередовались друг с другом. Унификация клаузул, на мой взгляд, есть совершенно необязательное требование, которое существует исключительно в силу читательского консерватизма: её нет в английской поэзии, и она ограничивает возможности переводчика.

Комментарии

1. Прощание, возбраняющее скорбь — переводческих разночтений нет только в первом слове заглавия. Слово «forbidding» почти всеми переводчиками передается как «запрещающее» или «воспрещающее». Мне кажется предпочтительным архаизм «возбраняющее», который смягчает нежелательные ассоциации с языком современной бюрократии («По газонам ходить запрещается»). Уже использовав этот вариант в заглавии, я обнаружила, что он встречается в одной из ранних версий перевода Кружкова. К сожалению, в издании «Литературных памятников» 2009 г. Кружков отказался от этой находки в пользу «запрещающего».

Общей тенденцией является также затушевывание смысла слова «mourning», которое имеет вполне адекватное русское соответствие — «скорбь». Переводчики предпочитают использовать либо «печаль», либо «грусть» (кроме перевода Румера, по непонятной причине озаглавленного «Прощание без слез», что создает путаницу с другим известным «Прощанием» Донна, действительно имеющим подзаголовок «О слезах»). Но «печаль» и «грусть» выражают не только более слабые эмоции, чем «скорбь», в традиции русской поэзии, де-факто начавшейся с романтизма и им созданной, «печаль» и тем более «грусть» наделены сугубо положительными коннотациями. Это синонимы возвышенного лирического настроя души и даже любви как таковой («Мне грустно и легко; печаль моя светла; / Печаль моя полна тобою…»). Поэтому запрет на грусть и печаль в любовной поэзии для русского уха звучит противоестественно.

Слово «скорбь» не только более адекватно семантически и культурологически, но оно также вносит необходимые религиозные коннотации, ибо принадлежит сфере церковного языка.

2. … непосвященным. — В оригинале laity. Основное значение этого слова — «миряне» (в противоположность духовенству), переносное — «непосвященные, профаны». Вариант «непосвященные» кажется предпочтительнее, чем «профаны» (здесь я расхожусь с Г. М. Кружковым), так как «профаны» не входят в традиционный христианский лексикон, а искусство Донна как раз и состоит в том, что он использует многозначность вполне ортодоксальной лексики. (Английские слова «profanation» и «profanity» к русскому «профан» имеют весьма отдаленное отношение.)