Прощание славянки - [3]

Тут этот пиджак Жуков мне на ногу наступил. А когда увидел, кому наступил, начал что-то испуганно мямлить. Мне конечно приятно, что он испугался, все-таки мои метр девяносто пять и сто килограммов мышц внушают уважение, но по новой чистить сапоги придется мне! Я озлобленно пихнул его в грудь, и он отлетел в сторону, по пути наскочив на чью-то спину. Оба чуть не упали, а когда повернулись, то увидел, что вторым был Коренев Андрей. Кадет.

– Нехорошо так делать, – спокойно произнес Коренев, глядя на меня с нескрываемым презрением, – тебе с ним четыре года хлеб делить.

– И ты пошел вон! Чего не в свое дело лезешь! – понесло меня.

Коренев спокойно подошел ко мне и встал вплотную.

– У меня такое ощущение, что ты сам на ответную грубость нарываешься.

Я уже не мог остановиться и замахнулся на него, но чья-то крепкая рука перехватила сзади мою руку.

– Не бурогозь, дядя!

Когда обернулся, то увидел, что руку держит еще один кадет, моих габаритов, но с другого взвода. И со всех сторон меня обступило человек десять кадетов, чьи суровые и решительные взгляды сказали все.

– Что, один справиться не можешь, толпой бить будете? – бросил я Кореневу. – Если бы по одному, я бы вас всех здесь поубивал…

– Дурак ты! – усмехнулся Коренев. – И бить тебя никто не собирается. Хотя могли бы. И есть за что. Ты сам будь человеком. Ведь не я, а ты в меня человека толкнул, не я, а ты его и меня оскорбить пытался. И будь сила на твоей стороне, ты бы постарался меня унизить. Только вот сила на моей стороне, и не ты, а я тебя прощаю.

Он повернулся, и за ним, как ни в чем не бывало, в разные стороны разошлись кадеты. Я чувствовал себя полнейшим дураком, что было вдвойне обидно в присутствии пиджаков.

1983 год. Коренев Андрей

Я – Уссурийский кадет. И мой сотоварищ Оленин Виталя, с которым мы учились в Уссурийске два года в одной роте, опозорил ее честное имя. Меня вызвали наши ротные кадеты, которые собрались на спортгородке, и по их сумрачным лицам я понял – что-то случилось.

– Андрей! Что ты можешь сказать об Оленине? – поставили передо мной вопрос ребром.

Я удивленно огляделся, и обнаружил, что из роты собрались все кадеты, за исключением Витали.

– Так, – протянул я, – а что случилось?

– Да ничего, – усмехнулся Петро, здоровенный московский кадет, – просто парашничал…

– Как? – поразился я.

– Да вот так, жрал с пиджаком на глазах всего взвода. Тому посылка пришла, он подлизаться решил к Витале, и угостил его. И они вдвоем уплетали посылку на глазах всего голодного взвода. Плевать на пиджаков, они еще ничего не петрят, а вот теперь в кадетов будут пальцами тыкать, что мы парашники, – злобно сплюнул Петр, – или у вас в Уссурийске не принято было и трудности, и жратву делить на всех?

– Ты на всю кадетку-то бочку не гони, – злобно ощерился я, – сейчас быстро найду чмырей из вашей кадетки…

– Ша! Мужики! – перебил нас плотно сбитый минский кадет Курлович. – Хватит ругаться, мы не ссориться собрались, а решать – что делать будем? Андрей! Оленин ваш, уссурийский кадет, поэтому первое слово твое, что скажешь?

– По кадетке Виталя нормальный, свой мужик был. Никого не предавал, не подставлял, никогда не курковал. Не был ни чмырем, ни крестом. Поговорить с ним надо.

– Что с ним говорить, исключить из кадет, – снова завелся Петруха, – сам краб не снимет, силой отберем.

– Я против, – категорически возразил я, – предлагаю вызвать его сюда, переговорить, и лишить его права носить краб на полгода. А там будет видно, разрешим мы ему когда-нибудь одеть краб, или нет.

Кадеты совещались недолго. Большинством голосов победило мое предложение, но под мое поручительство за провинившегося. Мы вызвали Оленина, который подошел к нам со счастливой и довольной улыбкой на лице.

– О! Чего собрались?

– Тебе сейчас Коренев скажет, – усмехнулся Курлович, – вы с ним из одной кадетки, и мы надеемся, что ты его послушаешься.

– Виталя, с пиджаком сегодня парашничал? – задал я вопрос в лоб.

– Да вы что, пацаны? – покраснел Оленин. – Он меня сам угостил! Я его не просил…

– Какое там угостил! Чего ты херню несешь! – завелся я. – Как у нас в кадетке поступали с теми, кто парашничал и курковал? Забыл? Угостил или нет, но ты не должен был брать, если он делится не со всеми!

Виталя опустил голову, в глазах стояли слезы.

– Мужики! Простите… – ему было стыдно смотреть нам в глаза. – Я больше никогда так не сделаю…

– Сделаешь или нет, еще видно будет, – продолжил я, – у нас тут было два варианта, что с тобой делать. Или забрать краб и выгнать из кадетов, или забрать краб и дать испытательный срок, после которого разрешить тебе одеть краб снова. Под мое поручительство сошлись на втором варианте.

– Мужики, простите, не надо… – сквозь слезы прошептал Оленин.

– Все уже решено, и обжалованию не подлежит. Ты остаешься формально кадетом, наша поддержка и защита тебе будет обеспечена. Но краб ты сдашь на хранение мне. Прямо сейчас, – я протянул руку, – и если к тебе больше не будет претензий, то после Нового года наденешь краб.

Виталя скручивал краб, по лицу текли горькие слезы, но кадеты смотрели решительно и зло.

1983 год. Жуков Сергей