«Прощание славянки» - [62]

— Сойдет,— сказал Константин и прихватил со стола бутылку.

Миша проводил нас до калитки, успокоил пса и сказал Константину, прощаясь:

— Костик, только не говори никому, что я тебе сказал. Умоляю! У меня же птички.

— Ты ничего не сказал. Я сам догадался. Советник — свидетель, — сказал Константин. — И ты ничего не говори генералу. Что мы заехали к тебе — не говори!

— Как я могу! — прижал к груди пухлые руки Миша. — Ты же сейчас меня предупредил! Как же я могу?! Я же не сука, Костик.

«Отец», дожидаясь нас, обкурил свою лохматку дотла. Мы открыли окна до упора. «Отец» понимал, что у нас что-то не так, дорогой озабоченно кашлял.

— А какое сегодня число? — спросил вдруг Константин.

— Третье, — тут же ответил «отец», — с утра было… Третье июня.

Константин стукнул себя ладонью по лбу.

— Блин! Третье июня! Это же мои именины! Надо же как закрутился… Такой день пропустил…

«Отец» посмотрел на него в зеркальце заднего вида.

— Тебя Костей, что ли, зовут?

— Ну, — расстроился совсем Константин.

— Тогда все верно, — подтвердил «отец», — третьего июня — Константин и мать его Елена.

— Вот именно, мать его, — сокрушался Константин.

«Отец» успокоил:

— Еще успеешь отпраздновать. День-то еще не кончился.

Константин отвинтил пробку на длинной бутылке и протянул ее мне.

— Хлебни, Ивасик. Ты молодец. Заслужил.

Я хлебнул теплый коньяк, пережил глоток и спросил:

— Ты знаешь теперь «третьего»?

— И ты его знаешь, — ответил Константин.

— Откуда? — удивился я.

Константин отхлебнул сам, аккуратно завинтил бутылку и достал из внутреннего кармана свою солидную кожаную книжку. Развернул ее на первой странице и показал мне. Под целлофановой рамочкой была цветная фотография. Моментальная, снятая «поляроидом».

На фоне Эйфелевой башни в Париже, обнявшись, стояли трое. Людмилу я сразу узнал. Разве можно ее не узнать сразу? С обеих сторон ее обнимали улыбающиеся мужчины. В одном я узнал Константина, в другом — профессора русской литературы — месье Леона…

16 Тринадцатая страница

Дальше мы ехали молча. И к бутылке уже не прикладывались. Не до этого было. Бутылку Константин захватил у антиквара, чтобы меня отблагодарить. Он считал, что я заслужил ее, потому что еще вчера, в первом нашем с ним разговоре, вычислил профессора… А вчера ли это было? За эти несколько дней столько событий свалилось на мою бедную голову, начиная с «дня защиты детей», что я уже потерял счет этим дням… Неужели только вчера я познакомился с Константином? Я напряг память и сообразил, что если сейчас вечер третьего июня, то действительно на ночном причале у Строгановского дворца я услышал его сытый, надежный голос ранним утром второго, то есть, выходит, только вчера… Господи, а мне почему-то кажется, что я знаком с ним, как с его Людмилой, лет с трех… Наверное, потому, что он тоже обладает той же энергоинформационной мощью, что и она… Ведь я только голос его услышал и сразу захотел увидеть его. И увидел. На свою голову…

Где-то уже в начале Кировского он толкнул меня коленом.

— Тебе куда, Ивас-сик? На Мойку? Домой?…

— Я понял, что от моего ответа зависит сейчас моя судьба. Я еще могу выйти из игры. Попасть туда, где меня никто не найдет. Константин ждал моего ответа, отвернувшись к окну, не мешая мне решать. И я сказал:

— У тебя же сегодня именины. Неужели ты меня не приглашаешь?

Он посмотрел на меня глазами цвета «металлик» внимательно, без улыбки.

— Я тебя приглашаю, Ивас-сик. Я устрою сегодня роскошный праздник. Дым столбом и простыни дыбом! Я понятно излагаю?

— Идет, — кивнул я.

Константин взял водителя за плечо.

— Отец, перестраивайся в крайний левый ряд. Поворачиваем на Литейный мост.

Мы вышли недалеко от кинотеатра «Ленинград» на Потемкинской. На прощание прокуренный «отец» сказал Константину:

— Ты сегодня осторожно гуляй, директор. Береги себя.

— Спасибо, отец, — Константин щедро рассчитался с пим. — И тебе

— того же. Крепче за баранку держись, шофер. Привет старухе.

Он привез меня к себе домой. Но еще на лестнице объяснил, что не был здесь несколько месяцев, что постоянно живет у себя в офисе, в той самой комнатке за кабинетом, которую он называл «святая святых». Я понял, что с уходом жены квартира эта перестала для него существовать. Открыв железную дверь, он подтвердил мое предположение.

— Заходи, Ивас-сик. Музей-квартира Люды Людоедки. Экспонаты руками не трогать. Не курить, не сорить. Хотя ты и не куришь, Ивас-сик. Только пьешь. Сегодня тебе можно. Сегодня святой день. Проходи на кухню. Остальные комнаты временно для посещений закрыты.

Кухня была модная, просторная, метров двадцать наверное, окнами на Таврический сад. Константин сразу открыл одно окно настежь. В нежилом, наглухо закупоренном музее-квартире было душно. Константин скинул пиджак, достал «трубу» и набрал номер:

— Алё, Боря. Это я. Как дела?

Я догадался, что звонит он водителю Боре. Закончив разговор, Константин крепко пожал мне руку.

— Спасибо, Ивас-сик.

— За что? — не понял я.

— Тебе цены нет, советник. Эти олухи за моей машиной третий час стоят. Уже к Боре подходили, просили закурить. Сигареты у них свои кончились. Генерал, наверное, решил, что мы с тобой, Ивас-сик, запили с горя по-черному в твоей хибаре.