Прощание с Доном - [3]

Несмотря на удовлетворение, которое они продемонстрировали, я не был уверен в том, что визит оказался успешным. Их комментарии не очень многое разъясняли, поскольку русские почти не выходили за рамки сравнения наших методов – конечно, с невероятной вежливостью, но все-таки снисходительно неблагосклонно – с теми, что сами использовали в Русско-японской войне 1905 г. и на ранних этапах 1914 г. Насколько я помню, ни в одной из этих кампаний русские не достигли сколько-нибудь значительных военных успехов. Тем не менее я был рад своим гостям, несмотря на то что в качестве рекламы восхваляемого русского парового катка они были не столь впечатляющи.

Три года спустя, в декабре 1918 г., я был очень молодым майором, засидевшимся в небольшом бельгийском городке и наблюдавшим за расчленением армейских частей и лихорадкой демобилизации. И тут новости из внешнего мира стали вновь обретать свою обычную значимость; и, что еще примечательней, новости из России, нашего давнего союзника, стали захватывающе интересны.

На Западном фронте наша война уже закончилась, но теперь, казалось, вдали, в Юго-Западной России, на северном побережье Черного моря, велась страшная борьба за выживание немногими остатками императорской Российской армии, которая, находясь под командой Ренненкампфа и Самсонова, в 1914 г. была загнана глубоко в Восточную Пруссию и ценой колоссальных жертв ослабила германское давление на Западе, когда немцы гнали британцев назад к портам на Ла-Манше. Сейчас, как рассказывали, эти разбросанные части, верные своему убиенному царю и союзникам, которые вступили в войну от их имени, и тем своим товарищам и их семьям, что могли бы избежать первоначальной резни революции, находились в бедственном положении.

Как бы там ни было, думалось мне, но в тот момент они олицетворяли собой бастион на пути быстро нараставшей волны коммунизма, которая уже обрушивалась из Восточной Европы на Запад. Страх его (коммунизма. – Примеч. пер.) уже широко распространился, потому что из-за усталости от войны, неприязни к дисциплине и искусной коммунистической пропаганды, которая вызывала отклик в каждой стране, эта угроза стала вполне реальной.

Я думал о тех двух русских полковниках, побывавших на моей орудийной позиции в 1915 г. Где они теперь? Может, их уже зверски убили революционеры? Я думал об их загубленном царе, который был внешне так похож на нашего собственного короля Георга. А поскольку вести о коммунистических зверствах шли широким потоком, я думал о великой армии и великой нации, подвергшихся процессу жуткого распада, зависящих от милости революционной толпы, которая не щадила ни женщин, ни детей в своем бешеном стремлении к воплощению так называемой свободы.

Там, в русских степях, отчаянно нуждались в помощи. И нуждались именно сейчас; я впервые услышал, что набирают офицеров-добровольцев, которые нужны для работы в британской миссии для оказания помощи антибольшевистским армиям в распоряжении военным снаряжением и использовании его и тех запасов, которые британское правительство решило отправить в Россию. И перед этим призывом я устоять не смог.

Я предложил себя, будучи охвачен духом поиска приключений и поддержания традиционной этики касты, к которой я принадлежал. У меня было не больше времени на мятежных солдат и матросов, которые издевались над своими офицерами и устраивали побоища, чем на политических авантюристов из преступных классов, убивших своего царя и его беспомощную семью. Я вышел из тех слоев общества, чьи привилегии в то время были очень весомыми, и рассматривал русскую революцию не столько как борьбу рабочих за то, чтобы поправить многое, что было неправильно, сколько как борьбу злых людей, стремившихся покончить с обществом, которому я принадлежал. Российское общество вполне могло заблуждаться и зачастую было коррумпированным, а революция вполне могла положить конец конкретному типу человека моего класса, но, как и многие другие, я считал себя преданным делу крестового похода ради сохранения того, что считал положительным. Мы не были очень умными, эрудированными и, возможно, бывали порой не правы и приписывали идеальные черты некоторым вещам, того, может быть, не заслуживавшим. Но этот идеализм руководил нашими действиями, и мы по-прежнему были горды им, потому что такие поступки были характерны для поколения, к которому мы принадлежали. Та же самая моральная сила посылала тысячи молодых людей в вербовочные пункты в 1914 г. и вела их на смерть на Сомме и у Пасхендале ради идеи, в которую они верили.

Хотя это ощущение уже исчезло, в те дни оно было искренним, и я просто не мог тратить времени на ожидание.

Мне дали недельный отпуск, и я отправился прямиком в Военное министерство, где меня зарегистрировали для отправки в миссию. Потом опять в Бельгию на пару дней, чтобы попрощаться с последним из расформированных штабов моей дивизии, затем неделя – с матерью в Уилтшире, пара вечеринок в Лондоне с друзьями, которые думали, что я совсем сошел с ума. И вот 12 апреля 1919 г. я расстался на причале в Саутгемптоне с некоторыми из этих самых товарищей.