Прощальный ужин - [4]

Я так и не смог спуститься в метро и решил идти домой пешком, чтобы не слишком быстро удаляться от призрака Эллиты, еще парившего над местом, где я потерпел фиаско.

То была минута, когда отчаявшийся герой в последний раз взывает к волшебникам и феям с мольбой изменить в самый критический момент его судьбу к лучшему. Так бывает порой с желаниями, настолько сильными и насущными, что и в голову не придет удивляться, когда ни с того, ни с сего они исполняются вдруг сами по себе: пока я предавался самым горестным размышлениям о моей несбыточной любви, передо мной, как из воздуха, внезапно возникла, по вторичному мановению волшебной палочки, тетушка Ирэн. Вот уж ее-то можно было бы узнать из тысячи – благодаря зеленым перьям на шляпке. Она сидела за столиком на тротуаре перед кафе «Лотарингия» и попивала чай, а вернее – подняв чашку ко рту, говорила, причем ей по обыкновению надо было столько всего сказать, что, казалось, чашка просто висит в воздухе у рта, словно рука человека, скрывающая от собеседника зевок или безумное желание рассмеяться. Эллита слушала или делала вид, что слушает. Взгляд ее на мгновение встретился с моим, озарив меня ярким светом, как отблеск солнца в створке открывающегося окна. Я понял, что она узнала меня по обозначившейся у нее на лице полуулыбке, которую она тут же спрятала, опустив глаза, – словно поправила вырез платья. Я пробрался меж столиков к стулу, на который мне указала тетушка, и сел в состоянии, близком к обморочному, в какое нас порой ввергает внезапный избыток счастья. Мне казалось, что я растворился в восхитительном смятении чувств, почти лишившись способности воспринимать окружающее. Тетушка Ирэн, естественно, продолжала о чем-то говорить, сейчас уже не знаю, о чем, как скорее всего не знал и тогда: с веселым равнодушием я позволял этому потоку слов проноситься мимо. Вид у меня был, наверное, блаженно-идиотский или просто-напросто влюбленный, но я совершенно не мог сопротивляться ее чарам, и мне не оставалось ничего иного, кроме как плавать среди обломков собственной воли во взгляде, которым девушка, поняв мое состояние, теперь обволакивала меня уже открыто.

– Ты из зала Плейель? – спросила тетушка спустя минуту. И прокомментировала для Эллиты: – Мой племянник уже несколько лет покупает абонементы на Паделуповские концерты.

Девушка бросила на меня иронично-одобрительный взгляд. Я попытался защититься от лжи тетушки еще более глупой ложью, сказав, что оказался в этом квартале случайно и что не пошел в этот раз на концерт, потому что программа показалась мне неинтересной.

Больше я не сказал ничего. Эллита тоже, казалось, была не склонна поддерживать разговор и предоставляла тетушке вести беседу. Похоже, это стало уже давней традицией между девушкой и гувернанткой, чья неутолимая словоохотливость была столь же неизменна, как и украшенные пером шляпы. Однако в то время как молчание Эллиты свидетельствовало о ее душевном спокойствии, возможно даже не лишенном некой веселости, в моей собственной немоте отражалась прежде всего боязнь наговорить глупостей или, точнее, добавить таковых к тем комплиментам, которыми добрейшая тетушка отягчала меня с такой простодушной и убийственной любезностью. А кроме того, на протяжении последних недель я жил в одной из тех сказок, где от нескольких магических слов зависит появление либо исчезновение любимого существа, и потому боялся нечаянно произнести какую-нибудь роковую фразу, которая навсегда бы отняла у меня Эллиту, растворив ее в клубах дыма или струе пара, вдруг втягивающейся у меня на глазах обратно в носик чайника.

Так что я ограничился тем, что созерцал, стараясь делать это возможно незаметнее, безмятежную Эллиту. Она была одета в темно-синюю плиссированную юбку и белую блузку, какие носят ученицы церковных школ. Куда она ходила – в школу Святой Марии или, может быть, в школу Сионской Богоматери? – я никогда не спрашивал об этом тетушку Ирэн. И почему она была в школьной форме в воскресенье? Неужели она одевалась так и в другие дни? Я не мог вспомнить, что на ней было, когда я увидел ее на лестничной площадке перед дверью нашей квартиры. Юбка, достаточно длинная, закрывала колени. На блузке с короткими рукавами не было никаких украшений. Строгое одеяние не только прятало плечи и колени Эллиты, но и скрывало, если можно так выразиться, ее душу: эта слишком скромная форма ничего не говорила ни об образе жизни, ни о вкусах девушки. Только тут я заметил на ней цепочку, тоненькой золотой струйкой сбегавшую по груди, чтобы затеряться в вырезе блузки: я грезил о теплой и нежной впадинке, где прятался маленький крестик, этот благостный образ. Я нисколько не сожалел о том, что Эллита, скорее всего, была воспитанницей сестер-монахинь: ведь тоненький золотой ручеек, проторивший себе путь по ее груди, вел не только к банальному, дешевенькому медальончику. Ну а если говорить о Пречистой Деве, то я тогда думал скорее о другом роде девственности, о потаенной чистоте сидевшей передо мной девушки, взгляд которой, улыбка и скромное поведение не в силах были скрыть ее тайну.