Прощальный подарок Зла - [9]

— Суть моего доклада именно в этом: самоазиатизация албанцев. Когда этот процесс начнется, Албания станет настоящей Азией, и первые четыре сотни лет албано-турецких отношений покажутся всего лишь кровавым предисловием к грядущему мирному союзу. Тебе странно это слышать? Ты прав, Бекир Али. Теперь я попробую объяснить все по порядку.

Он долго ворошил угли, и камни, то вспыхивающие, то гаснущие в его перстнях, вызвали у Бекира Али тревожное ощущение грядущего несчастья.

— Один человек может сделать то, что не под силу ни нашей армии, ни муллам, ни визирям, — сказал он после некоторой паузы. — Но при одном условии: этот человек должен быть албанцем, и албанцы должны признать его своим вождем.

Гость снова взял щипцы, но угли мешать не стал, и Бекир Али, сам не зная почему, подумал: "Вот и хорошо".

— Четыреста лет назад один человек нанес нашей империи незаживающую рану. Думаю, ты понимаешь, о ком идет речь, — о проклятом Георге Кастриоти.[3] Уже века прошли, как его нет на этой земле, и неизвестно даже, где его могила, но память о нем живет, а с нею живут и его идеи. Именно этот демон вырвал колесо истории этой страны из благословенной колеи, по которой оно только-только начало свой путь, и направил его в сторону проклятой Европы. Как ты, наверное, знаешь, он и сам превратился из Скандербега в Георгия и объявил себя первым рыцарем христианства.

Эх, вздохнул Бекир Али, у него возникло желание поворошить угли, что он непременно бы и сделал, если бы щипцы не находились в руках гостя.

— Что случилось, то случилось, и не время горевать по этому поводу, — сказал тот. — Пришла пора для другого: нужно, чтобы нашелся человек, вождь, который во всем был бы противоположен Георгу Кастриоти. Чтобы нашелся, так сказать, Антигеорг, или, как говорят гяуры, Антигеоргий.

"Своего рода Антихрист", — мелькнуло в голове у Бекира Али. Он вспомнил, что в каком-то доносе из личного дела поэта Н. Б. он случайно наткнулся на это слово. Глаза гостя были теперь совсем близко, но, к счастью, угли уже почти догорели и не могли их осветить.

— Ходжа вместо князя — вот что нужно этой стране, — продолжал тот. — Когда Азия свернется, сожмется до размеров ядра, так же, как, говорят, циклически сжимается Вселенная, — так вот, когда Азия сожмется, в этой стране она вся сконцентрируется в нем, в его существе. Пусть рухнут наши законы, власть и минареты, достаточно, чтобы они сохранились в мозгу этого человека. Потому что придет день, и, как вновь расширяется сжавшаяся Вселенная, так же развернется и расширится сжавшаяся Азия: цепи, страх, тирания. Не знаю, понял ли ты меня, Бекир Али. В голове одного человека, и нигде больше, мы должны сохранить нашу закваску.

Бекир Али не мог скрыть своего удивления. Он столько лет был правителем краины,[4] знал о многих тайнах и интригах, как и подобает крупному чиновнику на ответственном посту, но о таком и не слыхивал. "В голове одного человека, и нигде больше", — мысленно повторил он.

— Тебе, конечно, интересно, что же это будет за человек, как его узнать. В том-то вся суть, Бекир Али, поэтому я уже много ночей не сплю.

Он долго мешал угли в жаровне. В их слабом отсвете на лице его была видна усталость и какая-то странная усмешка.

— Разумеется, внешность его должна быть ужасной, отвратительной, это понятно, — сказал гость, — но достаточно ли этого?

Он опять надолго задумался, не выпуская из рук щипцов. Покачал головой, словно сам себе возражая, потом кивнул, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями.

— Пятьдесят лет назад отшельник Хаджи Халиль Рухолаку, покинув свою пещеру, целых четыре месяца шел в столицу, чтобы нижайше высказать султану свои соображения касательно одной области империи, название которой я не хочу сейчас упоминать. Область эта в те времена стала главной проблемой в государстве. Она уже давно требовала отделения, и эти требования поддерживались некоторыми европейскими странами, расположенными по соседству. Большая имперская политика требовала сохранения мира с этими странами, но, с другой стороны, султану было жаль лишаться этой области, как сейчас ему жаль лишаться Албании. Что же делать? Сомнения мучили его уже давно, пока до столицы не добрался отшельник Хаджи Халиль Рухолаку. Он попросил аудиенции с владыкой и целую неделю ждал у ворот дворца Долма-Бахче, пока его наконец не приняли. То, что он предложил властителю, вначале показалось весьма странным.

Тут гость заговорил тише, потом — каким-то неестественным голосом, а потом опять стал говорить своим голосом и громко, словно такие модуляции помогали ему наилучшим образом передать совет отшельника. Речь шла о вожде, которого следовало поставить во главе движения за независимость упомянутой области. Пока Османское государство управляло этой страной, оно могло сделать так, чтобы во главе восстания оказался нужный человек.

— Тебе может показаться, что сделать это проще простого, и ты совершенно справедливо возразишь, что не было никакой необходимости отшельнику Рухолаку четыре месяца идти по бездорожью, чтобы донести до султана эту нехитрую, почти детскую мысль. И мне так показалось, когда я услышал об этом впервые. Но подожди, Бекир Али. Все не так просто.