Прорыв начать на рассвете - [77]

И вот Радовский вёл группу разведвзвода нового, второго состава. Первого уже не существовало. Под Знаменкой в ходе секретной операции разведвзвод понёс особенно большие потери. На этот раз их задачей было разыскать и нанести на карту расположение аэродрома противника, с которого производились интенсивные полёты армейской, а возможно, и фронтовой авиации. Две ночи назад они переправились на лодках на русский берег и теперь бродили по ближним тылам в поисках аэродрома. Утром им наконец передали более точные координаты возможного базирования аэродрома подскока авиации противника, и ночью они туда пойдут. Но днём людям необходимо было основательно отдохнуть.

Этот укромный лесной хуторок не давал покоя Радовскому. Спал он всего два часа. Вполне, как он считал, достаточно для восстановления сил. Встал, проверил посты и сказал, что пойдёт искупается. Снял и бросил на мох камуфляжную куртку, взял ППШ, сунул в карман несколько плиток шоколада и пошёл.

Вскоре он выбрался к озеру. Здесь, на открытом солнечном пространстве, продуваемом свежим ветром с озера, комары донимали не так яростно, как в лесу. Он шёл осторожным неторопливым шагом, привычно оглядывая окрестность, иногда останавливался, слушал, запоминал маршрут, выбирал направление дальнейшего пути. И всё-таки каким-то образом так случилось, что он, опытный разведчик, умевший великолепно ориентироваться в лесу, всё примечать и, таким образом, упреждать возможные неожиданности, пропустил, не заметил человека. Человек, видимо, давно наблюдал за ним. Радовского увлекло небольшое кладбище под берёзами и соснами на мысу. За кладбищем солнцем и рябью отражённого в воде неба сияло озеро. Под берегом, в зарослях жёлтых кувшинок, кряква водила по мелководью утят. Утята азартно и смешно гонялись за водомерами и стрекозами, возились в ряске, уже по-взрослому шлепоча клювами, как будто выбирая там что-то, какую-то еду. По берегу и среди берёз повсюду зрела земляника. Два креста чернели на фоне воды и неба. Два свежих песчаных холмика возвышались на небольшой поляне. На крестах веночки из цветов. Свежие берёзовые веночки. Могилы тоже выглядели необычно, празднично.

Радовский остановился, глядя на эту полянку, песчаные холмики и полевые цветы, разбросанные по холмикам чьей-то заботливой и, как видно, задумчивой рукой. «Как хорошо здесь лежать!» – внезапно подумал он. Вдали от войны. Ото всех обязательств, которые, в сущности-то, не значат ничего. От того, что он теперь принимает за долг и честь. На самом деле, хотя внутренне он это давно осознавал, ни честью, ни долгом это назвать нельзя. Потому что под тем и другим торчит, высовывается интерес, как несвежее исподнее нелепо высовывается из-под парадного мундира. Человеческий интерес. Пошлый, примитивный интерес! А эта поляна… Но здесь надо лежать очищенным от всего того сора и той скверны, которые суть спутники надсадного, во что бы то ни стало, делания карьеры. Карьеры… А ради чего? Ах да, ради обеспечения так называемой успешной жизни. Успешной жизни… Вот у него, Радовского… Уж его-то жизнь не назовёшь успешной. Но столько вериг на нём висит и душу угнетает такая тяжесть, что, кажется порой, и жить-то незачем. Новая Россия… Новый порядок… Посмотрел он на новую Россию при новом порядке. Только одно удерживало его здесь – Аннушка. И, пожалуй, прошлое. Свою жизнь на этой земле он признавал только в образе прошлого. Вернее – в образах прошлого. Не настолько сентиментального, как, к примеру, на картинах любимого им Борисова-Мусатова, но чего-то всё же в этом роде. В сущности, по большому счёту, он хотел одного: вернуться в свою усадьбу полноправным хозяином, каковыми были в ней его отец, дед, прадед, и жить там, в надёжных стенах родного дома. В тишине. В покое. В молитвах. Рядом с дорогим и любимым человеком, которому он готов был посвятить всё то лучшее, что ещё оставила ему жизнь. Но чем чаще он думал об этом, тем больше убеждался в несбыточности своей мечты.

И вдруг здесь, у незнакомого лесного озера, на уютной полянке, которая, как благодатная чаша с вином, до краёв наполнена солнцем, он почувствовал, что у всякого прошлого есть, должно быть, будущее. И что его прошлое может слиться с таким же светлым будущим, хотя бы на краткое мгновение, перед окончательным уходом, только здесь, на этом берегу, на этой поляне.

Он услышал посторонний шорох. Оглянулся. Старик в чёрной заношенной и выгоревшей рясе, низко наклоняясь к земле, медленно брёл мимо. Его-то он и не заметил. В одной руке старик держал берестяной туесок, из которого алой горочкой выглядывала земляника, а другой проворно набирал ягоды. Он прошёл совсем рядом и даже не оглянулся на Радовского. Но Радовский уже знал, что тот видел его, возможно, даже наблюдал за ним. Потом он остановился, распрямился и той же медленной лёгкой походкой человека, привычного к лесным дорогам и бездорожью, вернулся к нему. Старик остановился перед ним в двух шагах, у одной из могил. Радовский стоял по одну сторону могилы, а старик по другую. Старик смотрел ему прямо в глаза. Ничего враждебного или такого, что заставило бы отвести взгляд, в его глазах и лице Радовский не заметил. Старик протянул ему берестяной туес, наполненный земляникой, и сказал: