Прорыв из Сталинграда - [26]

— Господин штурмбаннфюрер, разрешите сходить на разведку? — взмолился в конце концов Шульце. — Рано или поздно они все равно наткнутся на нас, но, если мы будем и дальше торчать здесь без движения, то, боюсь, у нас у всех просто замерзнут яйца.

— Хорошо, Шульце, — кивнул фон Доденбург. — Возьми с собой дюжину человек. Но будь предельно осторожен. Я не хочу лишних потерь, ясно?

— Не беспокойтесь, господин штурмбаннфюрер. — Шульце повернулся и ткнул пальцем в направлении Матца: — Ты, Матц, и ты, Клешня… ты тоже… и ты… — Он быстро отобрал тех, с кем собирался идти на разведку, и они двинулись в сторону деревни. Вскоре бойцы исчезли за пеленой пурги.

Фон Доденбург развернулся и, увязая в снегу, добрался до бронетранспортера, в котором находилась рация. Поманив к себе радиста, он приказал ему:

— Пошлешь штандартенфюреру Гейеру следующее сообщение: «Наткнулись на деревню, в которой кто-то есть. Проводим разведку». Отправишь высокоскоростной морзянкой. Не хочу, чтобы нас обнаружили раньше времени.

* * *

Шульце, за которым в двух метрах следовал Матц, приблизился к окраине деревни. В центре деревни высилась церковь, которая, похоже, не использовалась на протяжении последних двадцати лет. «Но все так и должно быть, — подумал про себя обершарфюрер. — Ведь в Советской России религиозные службы запретили еще в двадцатые годы».

Шульце поднял вверх нос и принюхался, точно дикий зверь. Вместе с печным дымом его ноздри уловили запах махорки. Курить ее могли только сами русские.

— Здесь, в деревне, находятся иваны, — шепнул он Матцу.

Затем Шульце надел на пальцы тяжелые кастеты, которые он с успехом использовал в Гамбурге еще до войны в многочисленных уличных драках. И вновь принюхался. Он колебался. То, что в деревне находились русские, было ясно. Ясно было и то, что это не были регулярные части, иначе были бы видны часовые. Но кто же тогда располагался в деревне? Обычные крестьяне — или партизаны? Или же эти люди, как это часто случалось в России, днем представали в облике обычных крестьян, а ночью превращались в грозных партизан?

Заметив его колебания, Матц прошептал, точно прочитав все мысли Шульце:

— Это можно выяснить лишь одним путем, приятель. Только вломившись в одну из изб и поглядев, кто там находится.

Шульце кивнул:

— Правильно. — Он посмотрел на Матца, на остальных, и выдохнул: — Считаю до трех. Раз… два… три!

На счет «три» он распахнул дверь, и они вломились вовнутрь.

Вскрикнула какая-то женщина. С печи скатился спавший на ней старик с длинной белой бородой. Другой старик, находившийся в избе, схватил топор и угрожающе занес его над головой. Но увидев здоровенного Шульце, он почел за лучшее бросить его на пол.

Матц и Шульце быстро оглядели бедную избу, но не увидели никакого оружия. А два старика были слишком пожилыми, чтобы сражаться вместе с партизанами.

— Черт, какая же это бедная изба, — проронил Матц. — У них здесь нет даже ночного горшка.

— Что такое? — прокаркала наконец старуха, глядя на них.

— Мы — немцы. — Шульце изобразил улыбку. — Где партизаны?

Старик покачал головой:

— Нихт партизаны.

Шульце закусил нижнюю губу. Он подумал, что эти трое были слишком перепуганы, чтобы врать ему. Но, с другой стороны, обершарфюрер уже успел достаточно хорошо узнать русских. Им приходилось все время врать, врать на протяжении всей их истории — сначала татарам, потом царским властям, затем коммунистам, чтобы спасти свою шкуру…

— Матц, — наконец решил он, — присматривай за ними. А я осмотрю следующую избу. Понятно?

— Да, — кивнул роттенфюрер.

Шульце выскочил наружу. Он видел, что бойцы «Вотана» окружили остальные избы. «Пусть они осмотрят жилища, — подумал он. — А я пойду посмотрю, что там делается в церкви».

Гамбуржец подошел к старому храму. На его стенах облупилась краска, куски обветшавшей штукатурки наполовину обвалились. Однако по человеческим голосам, смутно доносившимся изнутри церкви, Шульце понял, что там кто-то есть. Удивительно, но изнутри доносился еще и отчетливый аромат жареного мяса. Все это было очень странно для деревни, избы которой были такими бедными. Увидев, что вход в церковь открыт, Шульце опустился на четвереньки и осторожно пробрался вовнутрь.

Внутри находилась группа пьяных немецких солдат. Прямо на полу был разожжен костер. Над ним на самодельном вертеле висел поросенок, с него стекали ароматные капли жира и шипели на раскаленных углях. Пораженный Шульце уставился на эту странную группу, не в силах понять, что тут происходит. Все солдаты были в военной форме германской армии. Но вид у них все равно был какой-то странный. Хорошенько приглядевшись, Шульце наконец понял, в чем дело. С их пилоток и фуражек были содраны значки с орлом и со свастикой. У них также не было погон.

— Черт бы меня побрал, — еле слышно прошептал он, — что здесь все-таки происходит?

И вдруг он неожиданно припомнил то, о чем ему когда-то рассказывал в детстве отец. Его речь шла о восстании солдат и матросов в Гамбурге в 1918 году. «Это были революционные солдаты и матросы, сынок, — рассказывал ему отец, сидя в гамбургской пивной. — И они не желали, чтобы их как-либо ассоциировали со старой императорской армией. Но в тот момент, когда они восстали, на них была форма императорской армии. И никакой новой формы они, естественно, получить в тот момент не могли. Тогда они просто сорвали с себя все погоны, кокарды и эполеты, чтобы показать, что больше не относятся к кайзеровской армии».