Пророк Темного мира - [98]

Тамара следом за своим провожатым прошла через несколько помещений, миновала лестницы и очутилась в просторном покое, залитом через узкие выстекленные окна дневным светом. Посреди покоя на полированном малахитовом постаменте высилась хрустальная домовина.

Нежив Валуйсын преклонил колени, отдавая дань уважения своему повелителю. Тамара тоже поклонилась и шепотом спросила:

— Он что… умер?

— Он оставил сей мир, когда увидел, что труды его пошли прахом, а наставник его предан и обманут, — тихо прогудел в ответ старшой догляд. — С той поры минуло сто и еще сто лет. Мы поклялись хранить покой нашего повелителя, и уже много поколений сюда никто не входил. Но старец не мертв. Он пребывает в покое, готовый пробудиться, когда придет время и с лика земного сгинет зло, посеянное тем, кому вы противостоите. Приблизься, дева. Быть может, именно ты пробудишь Завея Великого!

Тамара глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и сделала несколько шагов. Она стояла перед хрустальным фобом Завея, смотрела на его сомкнутые веки, на спокойную полуулыбку, на пушистую бороду, продолжавшую расти все те годы, что старец пребывал в своем добровольном усыпалище, и заполнившую уже всю нижнюю половину прозрачной домовины. Одновременно она видела в зеркальных гранях себя — худую, очень загорелую, с отросшими до плеч немытыми волосами, в куртке с чужого плеча.

Завей не откликнулся на просьбы Тамары помочь. Слова и отчаяние девушки никак не тронули старца. В смущении отошла она к старшому догляду, с горечью по-детски развела руками:

— Не услышал он меня.

— Значит, не тебя ждет Завей Великий! — торжественно пробасил Нежив. — Идем. Я ничем не могу вам помочь…

Скрипели катки. Хлопал, ловя попутный ветер, парус. Потрескивали дрова в очаге. Хмурые, потерянные, сидели путники у огня. «Гиблец» нес их прочь от твердыни старца Завея. Последняя надежда рухнула. Уже никто и ничто не поможет. Вся Россейщина по велению Человека-Без-Имени, проклятого Коща, ополчилась сейчас против них.

— Нам остается только одно, — сказал Бойша, тиская рукоять шибала, — бросить коня и разойтись куда глаза глядят. За Опоясным камнем люди не так сильны в чистуновской вере, как в коренной Россейщине. Пожалуй, там можно укрыться. Но незнатям за камнем придется туго…

— Нам везде будет туго, — хмыкнул Мыря, и Атям согласно закивал головой. — Мы не личени, спрятаться не сумеем. Метка на нас чаровная. Кощ всюду разыщет, хоть и не сразу.

Атям, чтобы как-то отвлечься от горестных мыслей, принялся за готовку. Мыря нахохлился, подобрал под себя ноги, сунул ладони в рукава тулупа и застыл, точно статуя. Бойша порылся в мешке, вытащил звонник, настроил и принялся наигрывать одним пальцем тягучую, как патока, мелодию, что-то напевая.

Тамара расхаживала по палубе, то приближаясь к итеру, то удалясь к кормовому кублу. Пение Бойши она сперва не воспринимала, погруженная в размышления, но постепенно до нее стал доходить смысл того, о чем поет итер.

Это была какая-то баллада или поэма. Неизвестный девушке автор, нанизывал бисерины слов на золотую нить сюжета, выплетая из полученных сверкающих бус кружевную вязь роскошного царского одеяния.

И жемчужины снова вознес небосвод.

Из глубокого мрака полуночных вод.

Вновь был отдан простор и войскам и знаменам,

И опять все наполнилось воплем и стоном.

И над сонмищем русов с обоих концов

Подымался неистовый звон бубенцов.

Голос Бойши, в зависимости от того, что происходило в поэме, то суровел, становясь глухим, тревожным, то смягчался, делаясь мягким, вкрадчивым, а то и звенел металлом.

И меж русов, где каждый был блещущий витязь,

Из их ярких рядов вышел к бою — дивитесь! —

Некто в шубе потрепанной. Он выходил

Из их моря, как страшный, большой крокодил.

Был он пешим, но враг его каждый охотней

Повстречался бы в схватке со всадников сотней.

И когда бушевал в нем свирепый огонь,

Размягчал он алмазы, сжимая ладонь,

В нем пылала душа, крови вражеской рада.

Он пришел, как ифрит, из преддверия ада.

Тамара заинтересовалась, присела рядом с итером. Мглистый вечер опустился на предгорья Опоясного камня. «Гиблец» полз на северо-запад, полз наобум, влекомый попутным ветром по холмистой степи. Им никто не управлял. Тамара вдруг поняла, что для них наступает момент истины и их судьба, та самая судьба, о которой они спорили с наруком Стило Трошсыном, достигла точки перелома, некой вершины, с которой можно либо благополучно спуститься в благодатную зеленую долину, либо скатиться по острым камням и сломать шею на скалах.

А Бойша все пел, и медный звонник итера гудел в наступающей ночи чарующе и тревожно.

Так был фуб он и крепок, что стала похожа

На деревьев кору его твердая кожа.

И не мог он в бою, как все прочие, лечь:

Нет, не брал его кожи сверкающий меч.

Вот кто вышел на бой! Мест неведомых житель! Серафимов беда! Всех людей истребитель!

Загребал он воителей, что мурашей,

И немало свернул подвернувшихся шей.

Рвал он головы, ноги, — привычнее дела,

Знать, не ведал, а в этом достиг он предела.

И цепного вояки крутая рука

Многим воинам шаха сломала бока.

Вот из царского стана, могучий, проворный,

Гордо выехал витязь для схватки упорной.