Пророк - [34]

И конечно, Джон Баррет, телеведущий программы новостей. Карл задержал взгляд на фотографии. Значит, это и есть его отец. Он никогда не видел отца таким. Вот он сидит, подтянутый и элегантный, в темно-синем костюме, белой рубашке и идеально подобранном по цвету галстуке. Его левая рука лежит на столе; правая рука, с зажатой в пальцах авторучкой, покоится на левой. У него такая поза, словно он только что закончил передачу, в которой знакомил телезрителей с важнейшей информацией, и теперь повернулся в сторону, чтобы уделить особое внимание именно Карлу. Спина прямая, плечи развернуты, но при этом в позе не чувствуется напряжения. Безупречно гладкое лицо, острый, проницательный взгляд. Хм-м...Глаза карие. Прежде Карл никогда не обращал внимание на цвет его глаз. Он очень долго стоял перед фотографией, просто всматриваясь в эти глаза, стараясь что-нибудь прочитать в них. Единственная проблема заключалась в том, что глаза эти смотрели не на него, а в объектив.

В конце помещения открылась дверь.

– Эй, Карл!

Это он. Парень с фотографии. На сей раз без пиджака, но в белой рубашке и галстуке. Темно-синем галстуке. Улыбка все та же. Он казался ниже ростом, чем на фотографии. И... ба! У него все лицо покрыто гримом! Карл снова посмотрел на фотографию, на это идеально гладкое, красивое лицо. Возможно, оно кажется таким привлекательным из-за грима. Трудно сказать.

Джон протянул руку.

– Ну как, не заблудился по дороге сюда? Карл пожал руку.

– Да нет... Сразу нашел.

– Отметился в журнале?

– Да. Вроде все в порядке.

– Отлично. Тогда пошли. – С этими словами телеведущий Джон Баррет направился к двери, в которую только что вошел, и Карл последовал за ним. Секретарша наблюдала за ними и, поймав короткий взгляд Джона, нажатием кнопки открыла электронный замок двери. Они прошли по нескольким коридорам, несколько раз свернули и вошли в отдел новостей.

– Джордж, это мой сын Карл. – Они обменялись рукопожатием.

– Эрика, это мой сын Карл. Показываю мальчику, где работает его отец. Они обменялись рукопожатием.

– Эй, Раш. Позволь представить тебе моего сына Карла. Он посмотрит, как мы делаем выпуск. – Они обменялись рукопожатием.

– Джон, видеозапись с места авиакатастрофы не качественная, – сказал Раш. – Ты просто прочитаешь сообщение.

Карл наблюдал, как они совещались – просматривали текст, тыкали пальцем в какие-то строчки, кивали.

– Хорошо... все понял, – сказал Джон. Потом обратился к Карлу: – 0'кей, пойдем, я найду тебе место.

Они прошли мимо многочисленных столов, мимо молодой азиатки, разговаривавшей по телефону, мимо угрюмого парня в роговых очках, печатавшего на компьютере, мимо чернокожего мужчины, который рассеянно постукивал ручкой по блокноту в ожидании вдохновения. Они дошли до грубо сколоченной фанерной стены, окрашенной в тон интерьеру, но все равно откровенно фанерной и грубо сколоченной. Частично ее закрывал длинный, распечатанный на компьютере транспарант, гласящий «МЫ – НОМЕР ОДИН», а остальную поверхность украшали разные наклейки, по крайней мере, до уровня вытянутых вверх рук, – полные календари игр футбольных, баскетбольных и бейсбольных команд и объявления со всей сопутствующей информацией, подписной лист на посещение футбольных матчей, почти целиком заполненный. Несколько газетных вырезок с заметками о студии висели здесь довольно долго и уже пожелтели, но некоторые злободневные карикатуры были новыми – как, например, карикатура, изображающая двух мужчин в офисе: у одного отгрызены ягодицы, а другой спрашивает: «Ну и зачем босс (босс было вычеркнуто и сверху карандашом написано: мистер Оливер) вызывал тебя?»

Они свернули направо и дошли до конца фанерной стены, где сидящая на высоком штативе маленькая телекамера смотрела на них, словно любопытная одноглазая ворона.

– Это камера прямой трансляции, – пояснил Джон. – Ты увидишь, как во время выпуска мы задаем вопросы репортерам, находящимся в отделе, и они пользуются этой камерой.

Джон двинулся дальше, огибая фанерную стену, и Карл последовал за ним.

Теперь они оказались в совершенно другом мире, и у Карла возникло такое ощущение, будто он нырнул в огромный, ярко освещенный аквариум, полный рыб-людей, но без воды. Яркий свет лился на них с потолка и стен, стирая все тени, безжалостно высвечивая все до мельчайшей детали – одежды, лица, движения. Задняя стена – та самая, фанерная – с этой стороны выглядела внушительно, даже пугающе внушительно. В левой ее части, за фальшивым окном, была нарисована панорама города на фоне неба. В центре размещался ряд фальшивых телеэкранов, на которых застыли выхваченные из времени кадры разных событий. Левую ее часть занимал узор из волнистых переплетающихся линий синих, зеленых, серых и лиловых.

В центре помещения на возвышении стоял желто-черный стол, рассчитанный на четырех человек; четыре вращающихся кожаных кресла предназначались для спортивного комментатора (слева), для синоптика (справа) и для двух телеведущих(посередине); напротив каждого места в крышку стола были вмонтированы телевизионные мониторы, не попадающие в объективы телекамер.

Телекамеры. Да, если это был аквариум, то эти три камеры вели наблюдение за рыбами. Они стояли здесь, словно только что приземлившиеся инопланетные корабли: каждая пристально смотрела единственным глазом на стол телеведущих, и каждая имела свое название, словно голова домашнего скота: Один, Два и Три.