Пророчица - [22]

Пока Антоша повторно, но все еще сбивчиво принялся объяснять Пульхерии: «Моя тетя… вот, познакомьтесь, вы ведь ее еще не видели… Матрена Федотовна… одинокая, живет в доме престарелых в нашем городе… вы же понимаете, там палата на шестнадцать коек… ну и… я хотел… в домашней обстановке… я договорился… на некоторое время…» и т. д., окончательно пришедшая в себя Калерия решительно приготовилась к продолжению разговора и начала свою подготовку к нему с того, что, щелкнув выключателем, зажгла висевшую под потолком лампочку, и это уже само по себе говорило об ее оценке сложившейся ситуации, как экстраординарной, — в обычных условиях свет в этом коридоре зажигали редко и лишь поздно вечером, а днем довольствовались тем полумраком, который создавался освещением через кухонные окна. Повышенная видимость позволяла нашим жильцам более детально рассмотреть тетю Мотю, но, как я понимаю, не внесла ничего принципиально нового в ее уже сложившуюся до того оценку. Кстати сказать, именно в этот момент в коридоре появился еще один заинтересованный наблюдатель и слушатель: из комнаты вышел Витя с чайником, бодро направлявшийся, ясное дело, на кухню. Однако, едва успев прикрыть за собой дверь, он остановился на полдороге, озадаченный необычным многолюдством в коридоре и открывшейся ему занятной картиной. Он быстро ухватил суть происходящего и, похоже, в первую очередь воспринял его юмористический аспект (по крайней мере, Антон потом говорил о легкой ухмылке, с которой Виктор выслушивал продолжавшийся разговор и рассматривал экзотическую пришелицу). Судя по всему, его — в отличие от наших дам — возможность вселения в нашу квартиру дурочки малахольной не особенно испугала, и он смотрел на разворачивающийся конфликт как на занятное представление.

Как раз в это время Пульхерия, выслушав путаные объяснения Антона, перешла в умеренную контратаку (или, может, правильнее будет охарактеризовать это как разведку боем?):

— Ну, как же это, Антон Борисович? (чувствуете попытку приподнять разговор на официозный уровень?) Как это — поживет у вас? Разве так делается? Это же…

И, видимо, чувствуя слабость имеющихся у нее доводов, она тут же запросила подкрепления и выхода на поле битвы главных сил:

— Афанасий Иваныч! — крикнула она в полуоткрытую дверь своей комнаты. — Выйди сюда. Тут дело есть до тебя.

Однако первым эффектом этого угрожающего, но одновременно и жалобного призыва, оказалась неожиданно резкая реакция со стороны Антона:

— Так что же это? — начал он высоким, срывающимся голосом (до этого он мямлил и бубнил, а тут явно взъерепенился). — Вы запрещаете мне сюда и родственников приводить без вашего разрешения? Так что ли я должен понимать?

— Но, Антоша, так ведь, действительно, не годится. Надо же как-то заранее предупреждать… Обговаривать такие вещи, — мягко, но и решительно встряла в начинающуюся перепалку Калерия. Она, безусловно, хотела избежать открытой ссоры с неразумным «пацаном» и добиться желаемого удаления дурочки путем увещеваний и безобидных воздействий.

— Да я ведь и не отказываюсь обговаривать, — несколько сбавил тон виновник смуты.

Тут в коридор вышел сам Жигунов, и инициатива, как и предполагалось, перешла сама собой в его руки. Надо думать, он слышал через открытую дверь большую часть предыдущих разговоров и, в общем, уже сориентировался в происходящем. Даже если он и был поражен обликом тети Моти, то виду он всё же не подал и с самого начала говорил, как всегда, кратко и увесисто. Выйдя, он поздоровался, осведомился у Антона, правильно ли он понял, что пришедшая с ним — его тетя («Да, — подтвердил тот, — верно, Матрена Федотовна»), уточнил сведения о доме престарелых: «Это тот, что на Чернышевском спуске? Ну, знаю». После чего в присущей ему начальственной манере подвел итоги обсуждения вопроса:

— Ну что, Антон! Никто тебе не запрещает приглашать свою тетю в гости — приглашай, если есть желание. Ради бога. Но без прописки у нас жить нельзя, а чтобы прописать ее, ты сам понимаешь, об этом и разговора быть не может. Вот так.

В этот момент, как говорила Калерия, она была уверена, что проблема разрешилась так, как ей и хотелось: вопрос Жигунов поставил жестко, но в приличной, цивилизованной форме, и Антону ничего не оставалось, как принять это решение.

Наверное, тем бы это, действительно, и закончилось, если бы в этот момент Матрена, до тех пор безучастно внимавшая ведущимся разговорам и спорам (а, может, и вовсе не слушавшая их), внезапно закатила глаза, широко открыла рот и оглушительно громко завопила на всю квартиру:

— Кр-ровь! Вижу! Кр-ровь! Кр-ровища везде! Батюшки святы! На полу кровь! Вижу ее, о-ох, вижу! И на стенах кр-ровь! Ой-ииии!

Кричала она не просто громко, мощным басистым голосом, но с какой-то специфической надрывной интонацией, так что у не ожидавших ничего подобного слушателей мурашки по всему телу побежали. Рассказывавшая мне об этом Калерия употребила слово «заблажила» — редко сейчас встречающийся, но, по-моему, очень удачный оборот, сразу навевающий соответствующую атмосферу и наводящий — по ассоциации — на мысли о бьющихся в истерическом припадке юродивых, заклятьях, профетических видениях, колдуньях, шаманах и тому подобных феноменах, которые еще относительно недавно были неотъемлемой частью повседневной жизни наших дедов и прадедов, но сегодня почти исчезли из нашего быта, и о них мы знаем лишь понаслышке. Удивительно, но эта вспышка «блажи» прекратилась у Матрены почти также внезапно, как и возникла: только что она вопила во весь голос, размахивала руками (даже ее узел ей не помешал), как бы указывая на свои видения — то на пол, то куда-то на стены или на потолок; и тут же, оборвав свои вопли на самой высокой ноте, вновь замерла с тем же тупым безучастным выражением на лице, только глаза еще несколько секунд были закачены и обращены как бы вовнутрь — как будто она еще разглядывала что-то в своей мутной душевной глубине.