Пророчество - [94]

Я дотронулся до раны на виске, болело уже не так, как накануне, однако шишка с присохшей кровью выглядела, должно быть, премерзко.

— Вы бы видели моего противника, — прибег я к шаблонной фразе.

Филип растерянно улыбнулся. Как член семьи Говард, он считал себя обязанным выказывать мне презрение, однако дядюшкина характера ему недоставало. Я любезно поклонился графу. Мне не показалось странным, что во главе стола сидел не он, а Генри Говард: хотя Говарды утратили герцогство Норфолкское после казни старшего брата Генри и теперь единственным пэром в семье оставался юный Арундел, унаследовавший титул от матери, все равно Генри Говард стал после брата признанным главой семейства и молодой граф слушался его во всем. Так он и на смерть пойдет за ним, подумал я, оглядывая собравшихся за столом. При виде дона Бернардино де Мендозы по правую руку от Генри Говарда мне сделалось совсем грустно. Испанский посланник коротко буркнул приветствие и впился зубами в краюху хлеба. А вот и Арчибальд Дуглас, и Фаулер тоже тут, а в дальнем конце стола, напротив Генри Говарда, расположилась бледная молодая женщина в голубом платье, ее светлые волосы были убраны под простой чепец. Она почувствовала на себе мой взгляд, на миг встретилась со мной глазами и тут же их отвела.

— Полагаю, теперь все в сборе, — заговорил Филип. — Мадам, я весьма огорчен известием о болезни господина посла. Надеюсь, он получает должное лечение и вскоре мы вновь увидим его.

Мари подозрительно прищурилась:

— Благодарю вас. Я и не знала, что он успел вас предупредить.

— О да! — Филип сложил руки и глянул на меня. — Его писец явился поутру и передал от вашего супруга извинения и обещание прислать вместо себя доктора Бруно.

— Слабоват здоровьем, — вставил Мендоза, хищно жуя хлеб и ни к кому в частности не обращаясь.

Я как можно любезнее улыбнулся Филипу. Умно поступил Кастельно: заранее официально известил о моем статусе. А «его писец» — это кто, Дюма? Посылал ли его Кастельно с известием к Арунделу, а не только с письмом к Трокмортону? И кто в таком случае видел Дюма последним?

Филип Говард предложил мне место на дальнем конце стола, возле бледной молодой женщины, которая застенчиво глянула на меня в тот момент, когда я придвигал к себе стул, и почти что отважилась на улыбку. Лохматый пес прибрел к нам и пристроил морду у нее на коленях; девушка рассеянно погладила его.

— Кажется, вы не знакомы с моей женой Анной, доктор Бруно, — произнес Филип.

— Piacere diconoscerla[12]. — Я склонился как можно ниже, пряча лицо.

Жена! Это полностью разрушало мою теорию насчет причастности Говардов к убийству, ведь я убедил себя, что граф Арундел и есть тот красивый и знатный поклонник Сесилии и что действовал он под руководством своего дяди. Но раз Филип Говард женат, Сесилия не могла числить его возможным женихом. Озадаченно хмурясь, я занял свое место.

— С тобой все в порядке, Бруно? — ухмыльнулся сидевший напротив меня Дуглас и в очередной раз потянулся за своим кубком. — Вид у тебя только что был — точно репой просраться хочешь.

— Небольшие проблемы с желудком. — Я попытался улыбнуться в ответ. — Вероятно, попросту голоден. — Ни в коем случае нельзя давать этой компании малейший повод для подозрений. Постараюсь вести себя как этот развязный шотландец.

— Да мы тут все чуть с голоду не померли, пока тебя дождались! — Дуглас призывно замахал кубком, и с другой стороны зала, где на деревянной стойке были выставлены блюда и бутылки, примчался слуга, встал возле гостя с бутылкой наготове.

Когда он налил Дугласу, я тоже поднял за тонкую ножку бокал и выпил залпом. Дуглас с интересом наблюдал за моими маневрами, и ухмылка его сделалась шире.

Ужин прошел довольно мрачно: Мендоза забрасывал Мари и Курселя вопросами насчет партий при французском дворе, дотошно выяснял, кто из французских вельмож стоит за Гиза и пользуется ли король Генрих любовью народа. Он довольно откровенно намекал, что его суверен предпочел бы видеть на престоле молодого Гиза, а Мари знай себе хлопала ресницами, словно осуществление католических планов зависело главным образом от ее очарования. Курсель разрывался между стремлением угодить испанскому послу и не менее ревностным желанием удержать внимание мадам де Кастельно. В редких паузах этой беседы остальные сотрапезники пытались вспомнить обрывки придворных сплетен или хотя бы похвалить еду. Комплименты ужину, по крайней мере, отличались искренностью: граф Арундел держал отличного повара.

— Итальянец, — шепнула мне Анна Говард, когда я похвалил этого искусника.

Графиня говорила еле слышно, ела мало, больше размазывала еду по тарелке и так пристально изучала получившийся узор, как будто обязана была описать его по памяти. Смотреть мне в глаза она не решалась, но с помощью деликатных вопросов мне удалось-таки выяснить, что бедная женщина не отличается крепким здоровьем, часто недомогает и редко бывает при дворе. Впрочем, шепнула она мне, ко двору ее редко приглашают не только из-за ее болезненности, но и потому, что ее величество, вступив в осеннюю пору жизни, сделалась еще ревнивее и ни с кем не желает делить внимание своих придворных, а потому с супругами их приглашают лишь на некоторые официальные торжества. А так, по словам Анны, королеву окружают лишь ее фрейлины, девицы скромные и с отменной репутацией. Молодая женщина пересказывала мне все это совершенно серьезно, так что я воздержался от комментариев и спросил лишь игривым тоном, не боится ли она отпускать в этот женский улей своего прекрасного молодого супруга. На вопрос она отвечала прелестным смехом и пояснила, что графа знает с детства, она его сводная сестра и в возрасте четырнадцати лет их поженили. Видимо, она считала, что общее прошлое предохраняет ее от измен. На мой взгляд, скорее оно их провоцирует, но кто я, чтобы говорить такие вещи женщине.