Пророчество - [36]

Повернувшись на миг спиной к послу, я пригвоздил злосчастного дурака грозным взглядом. В жизни не видел, чтобы человек до такой степени выдавал себя каждым жестом, самим выражением лица. Ему бы поучиться лицемерию у Курселя, тогда наше «дело» не подвергалось бы опасности.

— Стаканчик вина выпьете? — Кастельно потянулся к венецианскому графину.

Я отказался: час, мол, еще слишком ранний. Посол разочарованно глянул на меня, однако налил себе щедрую порцию и, подтянув кресло, уселся напротив меня.

— Последние дни я все хотел поговорить с вами, Бруно, — заговорил он, но сделал паузу, чтобы отхлебнуть изрядный глоток. — Понимаю, то, что вы услышали вчера за ужином, не могло вас не смутить.

— Если я не ослышался, мсье, это звучало так, словно лорд Генри Говард пытается разжечь войну.

Кастельно тяжко вздохнул. Вид у него усталый, впервые с тех пор, как мы знакомы, я разглядел на его лице приметы возраста. Хотел бы я знать, интриги шотландской королевы так на него подействовали или возвращение молодой жены?

— Вы не ослышались. Моя жена, как видите, горячая приверженка герцога Гиза, но я хотел объяснить вам, что сам я отнюдь не сочувствую подобным замыслам и король Генрих тоже их не одобряет, хотя в данный момент ему приходится нелегко. Мне нужна ваша помощь, Бруно: когда они пустятся болтать о вторжении, я хочу слышать ваш призыв к терпимости, дипломатии, переговорам. Будьте на моей стороне, мы не должны их спугнуть, но при этом надо делать все, чтобы призвать их к миру и терпению.

— Похоже, они решили, что хватит уже терпеть, — заметил я.

— Хм… — Кастельно, запрокинув голову, осушил бокал и покачал головой. — Если б Елизавета не заупрямилась и согласилась на брак с герцогом Анжу, тогда прочный союз между нашими странами был бы обеспечен. Но теперь я понимаю, она попросту нас дурачила. Никогда и не думала выходить замуж. Очень мудро с ее стороны.

Заключительные слова посол произнес с таким жаром, что нетрудно было догадаться, его мысли переключились с королевы на собственный брак. Короткого знакомства с Мари де Кастельно хватило, чтобы заподозрить: душевного мира Кастельно в этом союзе не обрел.

— Генри Говард пользуется большим влиянием в этой стране, как герцог Гиз во Франции, — продолжал Кастельно. — Оба они настолько могущественны, что внушают опасения даже своим суверенам. И все же не так могущественны, как им бы хотелось. Вот почему они пытаются заключить тайный союз с Испанией, получить золото и осуществить свой замысел.

— Католическая реконкиста?

— Знаю, Бруно, вы не из фанатичных приверженцев Рима, — продолжал Кастельно, подавшись вперед и пронзая меня взглядом больших печальных глаз. Пустой бокал был зажат у него в ладонях. — Но за приливом следует отлив, протестантская вера слабеет и во Франции, и в Нидерландах, и на этом острове. Свой срок она цвела, но закрепиться ей не по силам. Пари готов держать: к концу этого бурного века о Реформации будут вспоминать как об эксперименте, как о предостережении нашим сыновьям и дочерям. Все знамения предвещают наступление новой эры. Нужно быть наготове.

— Значит, по-вашему, война неизбежна? — Я потер лоб, недоумевая. — В таком случае зачем спорить с этими людьми?

— Не совсем так. Неизбежным я считаю восстановление католицизма, — отвечал он, и лицо его сделалось строгим. — Король Генрих дал парижским протестантам чересчур много воли, и теперь он вряд ли сможет противостоять герцогу Гизу. Но, быть может, еще удастся убедить обоих суверенов покориться католицизму — без войны. Вот на что я уповаю. Теперь вы видите, в каком я затруднении, Бруно: я не могу чересчур решительно воспротивиться планам вторжения, ибо власть в Париже в любой момент может перейти к Гизу, не могу я согласиться и на вторжение от своего ли имени или от имени Франции. Как дипломат, я обязан до конца испробовать мирные средства и призывать к этому все стороны. — Он покачал головой, не на шутку озадаченный, и отвел взгляд к окну.

Я стал догадываться, о чем говорил Фаулер, осуждая Кастельно за старание угодить всем сразу.

Не успел я еще вполне продумать ответ, как вдруг дверь распахнулась с такой силой, что чуть косяки не отлетели. Появившийся на пороге человек занял весь проем: руки сложены на широкой груди, черная борода воинственно топорщится, а взглядом он мог бы сдирать краску с висевших на стене портретов. Дюма вжался в свой угол, словно пытаясь превратиться в невидимку. Кастельно, как опытный дипломат, тут же прогнал все морщины с лица и поднялся, обратившись к гостю по-испански:

— Дон Бернардино! Вот нечаянная радость.

— Приберегите лесть для англичан, Кастельно! Мы с вами оба знаем: и не радость, и не такая уж неожиданная. Но я принес вести, от которых у вас под задницей полыхнет. — На миг испанский посол обернулся ко мне, ошпарил взглядом черных глаз. — Это кто?

— Джордано Бруно из Нолы к услугам вашей милости, — ответил я по-испански, вставая и кланяясь.

Прищурившись, Мендоза оглядел меня, кивнул неласково:

— Итальянский еретик короля Генриха. Слыхал я про тебя. Думаешь, тут ты пригрелся в безопасности? — Он вновь обернулся к французскому послу, глаза его полыхали презрением, указательный палец ткнулся Кастельно чуть ли не в самое лицо. — Вот в чем ваша беда, Мишель: вы держите подобных людишек в своем доме, кормите их за своим столом, а потом удивляетесь, почему никто не принимает всерьез ни вас, ни вашего суверена. Мой государь Филипп, — с гордостью ткнул он тем же пальцем себя в грудь, — тратит испанские деньги и посылает испанских солдат сражаться с ересью, а тем временем король Генрих содержит еретиков за свой счет! — Еще один яростный взгляд в мою сторону.