Прорицатель - [67]

— Леди Таиса, — с плохо скрываемой досадой произнёс он, кланяясь.

— Для Вас теперь — леди Ронала, господин Онир, — она протянула ему белую костистую руку для поцелуя.

— Я восхищён, миледи, — сказал Веттон, с куда большей галантностью целуя ей руку. — Какими судьбами Вы в Городе-во-Льдах?

— Это совершенно не важно, — Мей мог бы поклясться, что в прорези маски она неотрывно смотрит на него. Его охватила тоска: она опять пришла в чёрном... Никто на свете не мог догадаться, что в чёрном она особенно напоминала ему Анну. Эта мысль была больнее, чем невидимые тиски, сдавливающие череп. — Я рада встрече с Вами, господин Онир. Прошу Вас, верните мне мои письма — скоро я выхожу замуж, и мне бы не хотелось...

— Я сжёг их... миледи...  — успел выдавить Мей, прежде чем провалиться в гулкую темноту.

Кровь на ступеньках трона... Мужчина в золотом свечении, распростёртый на полу... Дом, охваченный пламенем...

Маленькая девочка, задыхаясь, бежит через поле, а к ней тянутся окровавленные пальцы...

Ей не спастись.

Мей пришёл в себя, откашливаясь и сидя на земле; его поддерживал Веттон. В этот раз видения сменяли друг друга так быстро, что он почти ничего не разобрал. Абсолютная сумятица.

— Веттон, я поеду в «Плющ», — сказал он, отдышавшись. — Мне надо записать это. Срочно.

ГЛАВА VI

«Дочери мужа найти, о мой сын, не стремись средь латинян,

С тем, кто избран тобой, не справляй задуманной свадьбы...»

(Вергилий «Энеида», VII, 96–97. Пер. С. Ошерова)

Мону Гватхе всегда нравились знаменитые сады в Альдараке, ярусами спускавшиеся к Великой реке. Прадед ныне царствующего рагнара разбил их в честь своей любимой наложницы, прекрасной рабыни, имя которой не сохранили в летописях — наверное, потому, что законная супруга того рагнара не была увенчана такой посмертной славой.

Мон Гватха пришёл сюда по просьбе рагнара после лёгкой утренней трапезы. В Альдарак, в пределах которого пока пребывал рагнар с семьёй и двором, Гватха прибыл только вчера утром: его вызвали сразу по нескольким срочным делам, и весь предыдущий день прошёл в заседаниях Совета с редкими и недолгими перерывами. Сам рагнар на Совете не присутствовал; мон Гватха не знал точно, но предполагал, что занимала его охота или белокурая рабыня-северянка. Следуя в этом вопросе примеру прославленного предка, рагнар почти всегда держал свою жену взаперти и относился к ней довольно-таки холодно, имея от неё единственного сына, мальчика тринадцати лет. Он был властителем Рагнарата, повелителем неба и земли, подвластным только духам да тем тайным силам, к которым и сам мон Гватха по праву крови был причастен и о которых предпочитал не думать. Его род не прерывался, теряясь в глубине времён вплоть до трёх тысячелетий; одним движением пальца он мог даровать жизнь или смерть, и ни один его поступок не подлежал обсуждению. Но в то же время рагнар был человеком с обычными человеческими слабостями, добрым и неглупым, но ограниченным и жадным до удовольствий, статным мужчиной с приятным голосом, на десяток лет моложе мона Гватхи. Знатные придворные моны, облечённые властью, и особенно Владетели, собственным рождением связанные узами с соками земли необъятного Рагнарата, усваивали это противоречие чуть ли не с молоком матерей и привыкали жить с ним.

Теперь мон Гватха неспешно прогуливался по узким, посыпанным песком дорожкам, дыша омытым дождём воздухом (сезон суши наконец-то близился к концу) и глядя, как вьющиеся растения жадно впиваются в блоки из желтоватого песчаника и мраморные колонны. Над головой шелестели стройные кипарисы, лавры, пальмы и даже несколько царственных кедров — все они пустили корни в специальных громадных кадках. Крошечные попугаи и краснохвостки, любимицы рагнара, с чириканьем носились по воздуху; мон Гватха задумался, сколько требуется рабов, чтобы их кормить, да и вообще — чтобы содержать всё это великолепие. Должно быть, безумно затратно.

Этот ярус садов утопал в кустах жасмина; его тонкий и вкрадчивый аромат напоминал о Рее, наполняя сердце мона Гватхи старой горечью. Он любил свою жену, несмотря на то, что их обручение состоялось, когда она ещё не родилась, а сам он только начал ходить. Он полюбил Рею после брака, найдя новую радость в трепетной заботе и дружбе с ней; первые годы их союза стали лучшими в его жизни. У них долго не было детей, и они вместе молились духам Маантраша, которые вскоре откликнулись на их просьбы и послали им Ниэре, а ещё позже — Танара. Впрочем, Танара потом так же легко отняли, прихватив и его мать. Мон Гватха любил жену — но не то, чем она теперь стала. Он не мог заставить себя относиться к этому существу — то находящемуся в ребяческом забвении, то бьющемуся в судорогах внезапной ярости — как-то иначе, кроме как с жалостью и отвращением.

После того двойного горя его единственным сокровищем осталась Ниэре — безгранично любимая и так похожая на Рею, но странная и взбалмошная девочка. Своими выходками она нередко доводила мона Гватху, от природы мягкого и миролюбивого человека, до открытого гнева, но он ни разу не осмелился поднять на неё руку или поручить кому-то это сделать. Он никогда не знал, чего от неё ожидать, а её не по-детски серьёзные, но совершенно безумные по сути рассуждения ставили его в тупик: все свои слова и поступки, даже самые неподобающие, она всегда могла обосновать чётко и логически, как смогут не все старые мудрецы, но эта логика оставалась недоступной мону Гватхе. Она могла кого угодно вывести из себя своим непослушанием, мгновенными сменами настроения, болтливостью или показным равнодушием, неопрятностью, дикими мнениями о самых простых и общепринятых вещах. А ещё гордостью: мон Гватха, кажется, ни в ком не встречал такой независимости и такого самомнения, как в этом худеньком, недавно расцветшем подростке. Всё это было, конечно, совершенно лишним в девушке, тем более — наследнице Маантраша. И, тем не менее, она оставалась единственной и ненаглядной дочерью мона Гватхи, его отрадой и надеждой, эхом его юности. И сейчас он предпочёл бы озаботиться предстоящей свадьбой этого эха, а не государственными делами.