Прорицатель - [28]

— Ему холодно. Давай впустим его.

— Ну уж нет, хватит мне на сегодня впечатлений. К тому же он не пойдёт — он вообще никогда не бывает под крышей... И весь во вшах, наверное, — Веттон передёрнулся и, пнув калитку, поспешил к крыльцу.

Пару раз с сомнением оглянувшись на беснующегося мальчишку, Мей тоже прошёл в дом. Он зашёл в свою комнату, наскоро разделся, повалился на кровать и заснул как убитый, запретив себе думать об Анне.

Сначала ему ничего не снилось. А потом...

... Две одинаковые неслышные тени скользят вдоль каменной стены. Они жаждут покоя и правильности. Убить несправедливость. Уничтожить нарушителя. Да наступит возмездие за давний грех.

Чья-то кровь, женский вскрик.

Тишина...

Мей открыл глаза. Теперь он знал в лицо — или в лица? — тех, кто охотится за ним.

И знал, что они уже близко.

ГЛАВА XIX

В Городе-на-Сини зима постепенно сходила на нет. Конечно, далеко ещё было до бегущих ручьями талых снегов, до почек на деревьях и поздних закатов, но весна, благословленная всеми четырьмя богами, уже коснулась этого края. Ветер стал теплее и мягче, а люди оживились.

Все только и говорили, что об отречении Меакара — толки об этом оказались долговечнее прочих. Меакара — находящегося в расцвете сил, щедрого балагура — в Городе любили куда больше, чем Мезора. Особенно за него стояла молодёжь (в том числе аристократическая), и дошло даже до того. Что вслед бывшему наследнику стали отправляться послы с просительными письмами. Но они возвращались ни с чем, и Совет Города поддержал Мезора в его правах. А нынешний градоправитель тем временем слёг, и народ, прежде боявшийся и уважавший Айрега, теперь его пожалел.

Впрочем, Атти не так уж волновали все эти политические тонкости (если честно, она не думала, что со сменой власти в Городе вообще что-то изменится). Вместе с матерью она жила ожиданием вестей от Мея и Эйтона. Она бы и сама затруднилась ответить, от кого из них ждёт письма больше. Хотя, наверное, всё-таки от Мея — ведь им каждую секунду приходилось бояться за его жизнь.

Это было ужасно. Атти казалось, что огромный кусок жизни у неё бесцеремонно отобрали Отражения. Не стало запаха краски, который пропитывал одежду Мея в мастерской Вейра, не стало их подшучиваний друг над другом, перепалок, разговоров перед сном, стука камешков о ставни — так когда-то давно друзья Мея звали его на улицу... Без него их жильё выглядело ещё более пустынным и бедным. Всё это было совершенно неправильно.

Атти поверила в то, что Мей — сын другого отца, и принять это оказалось даже не так уж трудно. Но Мей — прорицатель? Мей, учащийся у Отражений? Мей, скрывающийся от убийц? Немыслимо.

Закончилась осень, теперь вот и зима — а они не получили ни строчки. «Он обязательно написал бы, если бы мог», — успокаивала дочь Кейла, но Атти видела, что она и сама не находит себе места и все вечера после работы проводит в храме, молясь за Мея Водной богине и Эакану, покровителю ветров и странствий.

А Эйтон... Что ж, по закону они всё ещё считались женихом и невестой (их помолвка была подтверждена письменно), однако Атти не видела никакой ясности в том, что происходит. Над ней уже посмеивались на улице, и не без оснований. Целых два года назад Эйтон уехал на заработки в Город-над-Озером, чтобы обеспечить себя и её, и больше года прошло с его последнего короткого письма.

Поэтому Атти старалась как можно чаще заглядывать в почтовую голубятню Реввена, или, как его обычно называли, Хромого Ревва. Вот и этим утром она привычно дошла до его скрипучего крыльца на Улице Печников и постучалась. «Голуби прилетели», — гласила корявая надпись на прибитом к двери клочке бумаги.

Открыли ей далеко не сразу: Ревв с детства страдал хромотой и к тому же был уже немолод. Сначала из дома донеслось шуршание, затем кашель, потом дверь открылась, и Атти увидела широкоскулое обветренное лицо и добрую улыбку держателя голубятни.

— Как раз недавно вспоминал тебя, дочка. Проходи, — хотя Хромой Ревв не был совсем уж стариком, он всех девушек и женщин моложе себя без разбору звал дочками. — Небось на рынок торопишься? — спросил он, когда отошёл в глубь дома, неуклюже подволакивая правую ногу.

Атти, прикрыв дверь, взглянула на свои корзинки: одну — с шитьём и другую — с выпечкой. Да уж, она торопилась. Хотелось бы добежать до рынка раньше, чем пирожки окончательно остынут.

Они поднялись на просторный чердак, где на бесчисленных насестах обитали голуби. Здесь всё прозябало в помёте и перьях, так что Атти, любившая чистоту, только хмурилась. Зато Ревв был, как всегда, сам не свой от радости.

— Совсем замёрзли мои красавицы, — любовно сказал он, кроша хлебную корку для одной из белых голубок. — Ну ничего, скоро потеплеет...

— Для меня ничего нет? — спросила Атти, сдерживая нетерпение.

— Сейчас посмотрим, — так же неспешно Ревв прошёл в угол, где грудой были сложены запечатанные свитки, и принялся в них копаться. Атти вздохнула; она уже собралась предложить помочь (ни на что, собственно, не надеясь), когда Ревв вдруг провозгласил: — Вот, держи, дочка. Из Города-у-Белого-камня, для Атти эи Онир, Город-на-Сини, Улица Кожевников.