Прописные истины - [5]

И все же от «улыбчивых» и «добродетельных» батюшек, которых так наглядно изобразил Розанов в своем докладе, до типичных представителей «передового советского монашества» — «дистанция огромного размера». Те были неразвиты и наивны, а нынешние, наши, развиты сверх всякой меры и довольно циничны.

Для того чтобы либеральные священнослужители начала века превратились в нынешних деятелей Московской Патриархии, потребовалось целых два периода в истории Русской Церкви, так сказать, два этапа эволюции.

И первым из этих этапов стало печально известное «обновленчество».

Я не стану углубляться в историю, а приведу здесь еще одно свидетельство очевидца. Это — видный канонист и историк Церкви епископ Григорий (Граббе). В одной из его последних работ «Русская Церковь перед лицом господствующего зла» читаем:

«Обновленцы вышли из кругов русской интеллигенции, проявлявших интерес к религиоз-ным вопросам. Эти лица приближались к Церкви, но не входили по-настоящему в ее жизнь и не воспринимали ее учения полностью. В Петербурге и в Москве, а частью и в других городах, они встречались в разных кружках, где, впрочем, наравне с ними выступали и лица с православными убеждениями, в том числе профессора Духовных Академий. Довольно долго в Петербурге председателем на заседаниях Религиозно-философского общества был епископ Ямбургский Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх. Видным участником общества был и будущий вождь обновленцев епископ Антонин (Грановский). Из будущих заграничных деятелей назову Бердяева, Булгакова, Карташова, Мережковского, Франка. Кроме религиозно-философских обществ в Петербурге и в Москве был ряд разных кружков, члены которых если и интересова-лись религиозно-философскими вопросами, то с предубеждением относились ко всему ортодоксальному, как к чему-то скучному и устарелому. В некоторых случаях эти кружки так далеко уходили от Церкви, что приближались к некоторым формам сатанизма. О московском религиозно-философском обществе памяти Владимира Соловьева бывавший на его собраниях проф. Н. С. Арсеньев вспоминает: «Это была религиозность, но в значительной степени (хотя и не исключительно) вне-церковная, или, вернее, не-церковная, рядом с церковной, а главное, вливалась сюда порой струя „символического“ оргиазма, буйно оргианистического, чувственно возбужденного (иногда даже сексуально-языческого) подхода к религии и религиозному опыту».

Однако же вполне понятно, что непосредственно от «обновленцев» никакие монахи, даже и «передовые, советские», произойти не могли. По той простой причине, что «митрополит» Введенский и иже с ним намеревались самое иночество «ликвидировать как класс», это был, в частности, церковный бунт «бельцов» против «чернецов».

Следующей стадией, уже окончательно предопределившей появление «передового советского монашества», стало «сергианство». Как известно, Митрополит Сергий повел верную ему паству по среднему, «третьему», пути не по тому, по которому шли новомученики и исповедники российские, но и не совсем по такому, как шли отъявленные «обновленцы».

Мне когда-то рассказывали о некоем русском священнике, который долгие годы служил на православных приходах в Эстонии. Свою тамошнюю паству этот батюшка характеризовал весьма выразительно:

— Протестанты восточного обряда. Нечто подобное можно высказать по отношению к идеологам Московской Патриархии:

— Сергианство — это обновленчество православного обряда.

Суждение это весьма основательное, в особенности если принять во внимание, что в середине сороковых годов в Московскую Патриархию были приняты за редчайшими исключениями все иерархи и клирики из проигравшей свою игру «живой церкви».

В голову приходит еще и такое соображение. Окончательная победа «сергианства» над «обновленчеством» была предопределена не только и не столько хваленой «мудростью» Митрополита Сергия. К этому привело то, что сами большевики именовали «диалектикой развития».

На первом этапе, когда сам кровавый режим был ультрареволюционен, ему вполне импонировал авангард в искусстве, а в религиозной области — именно «обновленцы» со своими «уклонами» и «загибами», с желанием «сбросить с корабля современности» и монашество, и единобрачие духовенства, и многие обряды, и архаический язык.

Однако же по мере того, как революционная тирания перерождалась в коммунистическую империю, менялся и антураж. На офицерах и генералах засверкали «старорежимные погоны», школьников и школьниц одели в гимназические мундиры и платья с фартуками, а сам обожествленный «генсек», в конце концов, наименовался «генералиссимусом» и облачился в расшитый золотом мундир…

Соответственно этому в литературе и искусстве стал господствовать «социалистический реализм» в самых традиционных жанрах. То же самое потребовалось и от разрешаемой Церкви. Религия, подобно искусству, должна была стать «национальной (т. е. православной) по форме и социалистической по содержанию».

С крикливым «авангардом» — как в культуре, так и в Церкви, было покончено.

Идентичность и синхронность явлений в искусстве и в жизни Московской Патриархии прослеживается и далее.