Пропажа свидетеля - [20]

– Тут не смеяться, а плакать надо. Калганов был прав.

– Ну, ты дал!.. – Коркин аж привстал и шею вытянул. – По-твоему, мы занимаемся личной выгодой?

– Насчет выгоды судить не берусь… пока. Но что тут пахнет государственной растратой – это факт.

– Вон как! Значит, и ты туда же, за говорунами? Тогда я тебе вот что скажу… – Коркин встал и, опираясь на стол руками, багровея, подался резко на Конькова, точно сшибить его хотел своим увесистым телом. – У нас одни люди работают, а другие саботируют. Хорошо рассуждать о рыбке да о лесной красоте, стоя в стороне. А ты поработай директором леспромхоза! План выполни! Или вот, садись на мое место… Тяни этот воз!..

– Эге, давай махнемся! – усмехнулся Коньков. – Бери мою сотню и свисток… А я на твоем кресле вертеться буду. Оно же у тебя вращается, как шар земной. И притяжение имеет.

– Да иди ты со своими дурацкими шутками!

– Во, во! Вроде бы мы и в самом деле пошутили. Значит, изюбрятиной у тебя не торговали в последние дни?

– Я не продавец… И вообще, говорить нам больше не о чем.

– Как знать. Может, и придется.

– До свидания! – Не подавая руки, Коркин пошел к своему аквариуму.

14

«Ну что ж! Расшевелили парадный подъезд, – твердил про себя Коньков, выходя от Коркина, – а теперь попробуем зайти с черного хода».

Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный дым.

Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и бросал в большой костер, разложенный посреди двора.

– Что, гвардеец, добро сжигаешь? – сказал Коньков, подходя к старику и здороваясь за руку.

– Не говори, парень… Его накопилось вон – ноги не протащишь.

– Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь.

– Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал образовался.

– А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. – Коньков присел на чурбан и протянул раскрытый портсигар старику.

Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом.

– А что у тебя за дело?

– Собрался посылочку отправить, хвать – ящика нет. Дай, думаю, к Ивану Корнеевичу зайду. У него этого добра много.

– Тебе под чего ящик-то?

– Рыбы вяленой хочу послать.

– Кому? – допытывался дед.

– Братану, в Кемерово.

– Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то?

– Килограмм на шесть.

– Ну что ж, подберем… Не то сам собью – лучше нового будет.

Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в карман и сказал, как бы в оправдание:

– Ты много дал.

– Два сколоти. Один впрок будет.

– Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку.

– Смотри, от старухи влетит.

– Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В жисть не поверит, что милиционер дал.

Коньков рассмеялся.

– Боишься хозяйки-то?

– Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого – пьют и прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая… руководящая струна ослабла.

– И как же ее подтянуть? – усмехнулся Коньков.

– А очень просто – назначить баб. Они нам враз сухую конституцию пропишут.

– Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем магазине, поди, и закусить нечем?

Сторож покачал головой и языком причмокнул:

– Э-э, парень! Была закуска добрая… Да ты опоздал.

– Да ну? Что ж это за закуска?

– Изюбрятина.

– В магазине?

– Около прошла. – Дед сделал выразительный жест рукой. – Вчера целый день тащили – и все черным ходом.

– Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может, осталось у кого? Кто хоть привез-то?

– Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А то давай я схожу.

– Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому?

– Только обо мне ни слова!..

– Ну, что ты!

– Пусть сходит к Кузякину. Небось даст.

– Где он живет?

– Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки.

– Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки.

– Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков?

– На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров!

– Спасибо! – Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил Конькова до ворот.

«А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!» – весело думал Коньков, идя к дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на язык строчку: «То ли еще будет! То ли еще будет!»

Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от времени прорехи в заборе.

Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз.

– Вы – Кузякин Михаил Емельянович?

– Ну, я, – неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек.

– Я участковый уполномоченный, – Коньков показал свою книжку.

– Да знаю, – сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ.

– Мне поговорить с вами надо.