Пропавший мальчик, пропавшая девочка - [5]

ИЗ ДНЕВНИКА ТИМОТИ АНДЕРХИЛЛА

12 июня 2003 года

Я зарегистрировался в «Форцгеймере», и как подтверждение того, что я вернулся в родной город, звуки Миллхэйвена стали наполнять мой слух. Мелодичный звоночек компьютера, извещающий о приходе нового сообщения от моего племянника Марка; грохот с размаху захлопнутой Филипом двери. Даже прокуренный, скрипучий голос отца. Может, прислушаться повнимательней, и в круговерти всех этих голосов прозвучит и голос Нэнси?

Голос Нэнси был мягким и нечетким. Как-то раз она спросила меня: «Как, интересно, ты пишешь книги?» Душа уходит в пятки, отшутился я. Она мило рассмеялась, полуприкрыв глаза Нэнси работала в компании «Миллхэйвен газ», занималась разбором жалоб клиентов. Филип, заместитель директора неполной средней школы Джона Куинси Адамса («Куинси»), хотел, чтобы она ушла с работы, потому как считал то, что на его жену орут день-деньской, унижает его достоинство. Хотя, если разобраться, в этом смысле ее работа мало чем отличалась от его. Нэнси же находила свое занятие забавным, и это раздражало Филипа. Если она хочет продолжать каждый день ходить в эту свою контору, Нэнси должна хотя бы из приличия доказать, что дело того стоит, — такова была точка зрения Филипа.

— С утра до вечера эти безмозглые черные кретины обзывают ее сучкой, — громким театральным шепотом жаловался Филип. — Разве можно терпеть такое, а?

— Филип, — возражала Нэнси, — они не безмозглые и не кретины, к тому же не все черные. Они просто боятся умереть от переохлаждения, если им отключат газ. Работа у меня такая, вот и все.

— И «такая» твоя работа достойна белого человека? — очень хотел знать Филип.

Должность Нэнси в газовой компании можно было бы назвать трудной, но работу она не бросала. По вечерам она готовила для Филипа и Марка. Бесспорно, все хлопоты по дому ложились на ее плечи, и она трудилась за двоих, но, уверен, редко жаловалась на судьбу. Для девушки из Пигтауна Филип был неплохой партией. Подающий надежды педагог, он уже каждый день надевал пиджак и галстук. Вероятно, когда-то Филип разоткровенничался с ней, может, блеснул чем-то, чуть приоткрыл душу — и этого на первое время хватило. Подумать только, чего ей стоило терпеть того человека, каким Филип впоследствии стал. Я вспомнил блеск в ее глазах, когда она бежала открывать мне дверь, — блеск, который я разглядел сквозь дверную сетку. Огромный потенциал для большого чувства, впоследствии подавленный, неиспользованный и востребованный разве что сыном.

Хочу знать, почему ты убила себя.

Смертельная болезнь? Филип сказал бы мне. Несчастливый роман? Не настолько романтичной натурой была Нэнси и не настолько глупой. Неодолимый стыд? Если не стыд — то чувство вины? Вины — за что? За несделанное, неосуществленное, что легло на плечи Нэнси клеймом?

Мужественная, преданная, покорная, разочаровавшаяся, искренняя и честная — вот такой была Нэнси. Отравленная давней виной — когда-то она могла вмешаться и помочь, но отступила, и случилось несчастье. Что еще? Где-то, думается мне, замешан страх, много застарелого страха. Нэнси страшил источник ее вины, пугало то, что взывало к ее помощи. Некто, может быть мужчина, смутно вырисовывался в жизни Нэнси. Он ужасал.

Вот где, по-моему, надо искать суть, я чувствую это.

Мне припомнилось то, что иногда происходило со мной в Бангкоке в конце семидесятых: предчувствие смерти. Смерти реальной, которая, весело пританцовывая, преследовала меня на переполненных улицах, засылала передо мной как знамение или символ обнаженную вьетнамскую девушку, бегущую через площадь Пэтпонг, — девушку, показывающую залитые кровью ладони всему миру.

Так заманчиво сделать историю Нэнси подобной моей истории. Зловещее создание украдкой неотрывно следит за тобой — однако в отличие от меня Нэнси не удалось спастись от ужасной смерти... Что до меня, обнаженная вьетнамка принесла мне некое подобие избавления, она вернула мне воображение; а вот Нэнси... Для Нэнси это закончилось трагедией.

Я пока не могу разобраться в этом. Все как будто складно, но если взглянуть беспристрастно, очень уж похоже на побочный продукт моего собственного сюжета. Не говоря уж о моем воображении.

Прошлое Нэнси... Мне действительно хочется увидеть его, хоть разок реально взглянуть на ту тварь, что опустилась к ней на плечо[4]. Хотя, возможно, это было только начало.

Из этого самого окна гостиничного номера на четвертом этаже «Форцгеймера» Тим Андерхилл и Майкл Пул когда-то смотрели вниз на заснеженную Джефферсон-стрит: водитель машины, которую автобус вжал в сугроб, в ярости лупил запаской по борту автобуса, продолжавшего медленно двигаться в сторону Соборной площади[5]. В тот час нам казалось, что Миллхэйвен, который мы видим, — настоящий.

Редкие машины вяло скользили по расплавленной под солнцем Джефферсон-стрит. Прямо внизу служащий «Форцгеймера» в форменной рубашке с короткими рукавами сидел развалясь напротив гостиничного счетчика платной парковки. На той стороне улицы сгорбленный старичок в полотняном костюме, галстуке-бабочке, соломенной шляпе — образец традиционного среднезападного преуспевания — ковылял вниз по красно-кирпичным ступеням миллхэйвенского «Атлетического клуба». Наверное, удалившийся на заслуженный отдых судья или врач, который возвращается домой после тарелочки томатного супа и филе индейки. От выцветшего красно-кирпичного фасада клуба атлетов за его спиной веяло устойчивостью, миром и традиционностью; хоть и менее устойчивый, старикан вызывал те же ассоциации. Тим наблюдал, как напряжение отпустило его, лишь только он шагнул с последней ступени на тротуар. Интересно, подумал Тим, где «доктор» припарковал свою машину? Все возможные парковочные места перед клубом были свободны.