Пропавшие девочки - [52]

Ей придется поговорить со мной. У нее нет выбора.

Желудок подступает к горлу.

А затем, как раз когда я подхожу к парку Аппер Ричиз, я замечаю ее. Она собирается сесть на двадцать второй автобус. Тот самый, на котором я езжу в ФэнЛэнд. Отступила на пару шагов, пропуская вперед пожилую женщину с ходунками. Галогеновые огни автобусной остановки бросают отсветы, отчего ее кожа кажется практически белой, а глаза похожи на темные провалы. Она обхватила себя руками за талию и с этого расстояния выглядит намного младше.

Я останавливаюсь прямо посреди дороги.

– Дара! – кричу я. – Дара!

Она поднимает глаза и смотрит с озадаченным выражением. Но я слишком далеко, и улица, на которой я стою, уже изрезана длинными вечерними тенями. Она, должно быть, меня не видит. Бросив напоследок взгляд через плечо, она исчезает в автобусе. Двери захлопываются. Она уехала.

Я продолжаю свой путь к «Серджио», пытаясь справиться со своими дурными предчувствиями. Двадцать второй, конечно, идет в центр Сомервилля, но уже после того, как, сделав солидный крюк на север, огибает парк. Если она хочет явиться на ужин вовремя, было бы намного быстрее дойти пешком.

Но как она может пропустить свой собственный праздничный ужин? Это же ее день рождения.

Может, у нее опять болят колени или беспокоит спина. И все же я неосознанно замедляю шаг. Я боюсь, что приду в ресторан, а ее там не будет, и тогда все будет ясно. Она не придет.

Я добираюсь до «Серджио» в четверть восьмого, и мой желудок немедленно скручивает. Машины отца и мамы стоят рядом на парковке, словно это обычный семейный ужин. Как будто я могу просто войти внутрь и вернуться в прошлое: снова увидеть, как отец смотрит на свои зубы в полированную поверхность ножа, а мама одергивает его. А Дара уже опустошает салат-бар, сконцентрированная, словно художник, наносящий последние штрихи на картину, добавляющая на свою тарелку гренки или маринованные бобы.

Но вместо этого я вижу только маму, в одиночестве сидящую за столом. Отец стоит в углу: одна рука на бедре, другой он держит телефон, словно приклеившийся к его уху. Я вижу, что он нервничает, хмурится и снова звонит.

Дары нет.

В первую секунду чувствую тошноту. Но потом меня захлестывает злость. Я обхожу салат-бар и проталкиваюсь сквозь обычную толпу детей, тыкающих друг в друга карандашами, и родителей, потягивающих вино из бокалов размером с кувшин.

Когда я приближаюсь к столу, отец поворачивается к маме с жестом, выражающим безнадежность.

– Я не могу им дозвониться. Ни одной, ни другой. – Но в эту секунду он замечает меня. – Наконец-то.

Он подставляет щеку, жесткую и пахнущую кремом после бритья.

– Я как раз тебе звонил.

– Простите. – Я сажусь напротив мамы, рядом с пустым стулом, оставленным для Дары. Лучше им рассказать. – Дара не придет.

Мама таращится на меня.

– Что?

Я делаю глубокий вдох.

– Дара не придет. Нет смысла оставлять ей место.

Мама все еще смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

– Что ты..?

– Йуууу-хууу! Ник! Шарон! Кевин! Уже бегу. Извините за опоздание.

Я поднимаю глаза и вижу тетю Джекки, которая приближается к нам, лавируя между столиками, прижимая к груди огромную кожаную сумку с таким усилием, словно, если отпустить кожу, сумка немедленно улетит в открытый космос.

Как обычно, на тете много бижутерии с разноцветными крупными камнями, точнее, «магическими кристаллами». Так она однажды поправила, когда я спросила, зачем она носит так много камней. Выглядит она, как человеческая версия новогодней елки, длинные волосы распущены и едва не достают до попы.

– Простите, простите, простите, – повторяет она. Тетя наклоняется, чтобы поцеловать меня, и я улавливаю легкий запах, напоминающий сырую землю. – Пробки ужасные. Как у вас дела?

Тетя Джекки секунду вглядывается в мамино лицо, прежде чем ее поцеловать.

– Я в порядке, – отвечает мама с легкой улыбкой.

Прежде чем сесть, тетя Джекки с минуту изучает ее лицо.

– Что я пропустила?

– Ничего. – Отец разворачивает салфетки и подставляет щеку теперь тете Джекки. Она дарит ему смачный, преувеличенно громкий поцелуй, и, когда она не видит, он тщательно вытирается салфеткой. – Ник только что проинформировала нас, что ее сестра не придет.

– Не злитесь на меня, – говорю я.

– Никто и не злится, – радостно произносит тетя Джекки и садится рядом со мной. – Я ведь права?

Отец оборачивается к официантке и жестом показывает, что ему нужно еще выпить. На столе уже есть один стакан из-под виски, на донышке только подтаявший лед, и стекло оставляет на бумажной скатерти мокрые следы.

– Я… я не понимаю. – Взгляд у мамы расфокусирован. Это верный признак того, что у нее был тяжелый день, и ей пришлось принять двойную дозу антидепрессантов. – Я думала, мы договорились провести вместе приятный вечер. Устроить семейный ужин.

– Может быть, на самом деле Ник просто хотела сказать, – тетя Джекки посылает мне предостерегающий взгляд, – что Дара пока еще не здесь. Сегодня же ее день рождения, – добавляет она, когда я открываю рот, чтобы возразить, – а это ее любимый ресторан. Она будет здесь с нами.

Ни с того ни с сего мама начинает плакать. Это происходит очень неожиданно. Люди всегда говорят о том, как лица рассыпаются, но с мамой все не так. Ее глаза становятся ярко-зелеными и начинают блестеть за секунду до слез, но в остальном она выглядит как обычно. Она даже не пытается закрыть лицо, просто сидит и плачет, как маленький ребенок, открыв рот и хлюпая носом.