Пропавшие девочки - [42]

– Хорошо, – произношу я наконец.

Паркер выглядит слегка разочарованным.

– Хорошо, – эхом отзывается он.

Я жду у воды, пока Паркер выключает подсветку бассейна. Обратный путь до парковки мы проходим в тишине. Я прислушиваюсь, стараясь различить в темноте тот голос, тихое пение призрака в темноте – может, зовущего отца, а может, просто желающего быть услышанным хоть кем-то. Но я не слышу ничего, кроме наших шагов, ветра и затаившихся в тени сверчков, поющих без всяких причин.

Сообщения от Паркера Даре, 28 июля

«Привет».

«Не знаю, зачем я тебе пишу».

«Хотя нет, на самом деле знаю».

«Я очень скучаю по тебе, Дара».

Дара, 28 июля

До того как мы появились на свет, спальня родителей располагалась внизу. К ней примыкала ванная комната с большим джакузи и безвкусными золотыми украшениями. Потом ее превратили сначала в кабинет, а позже просто в большую кладовку-шкаф, куда отправляли всякий хлам, вещи, которые скапливались у нас, когда мы переставали ими пользоваться: измельчитель для бумаг, устаревшие факсы, сломанные айпады, телефонные провода и кукольный домик, в который Ник с увлечением играла целых пять секунд, а потом решила, что куклы – это «слишком по-детски».

Но джакузи все еще там. Гидромассажные насадки перестали работать, когда мне было пять, и родители так и не потрудились их заменить, но когда вода льется из всех четырех кранов, грохот стоит оглушительный, так что эффект почти такой же. Мыльница выполнена в форме бугристой ракушки. Есть специальные выемки, чтобы положить ноги. А еще рядом с ванной уже лет десять стоит мамин флакон соли с вербеной и лимоном. Этикетка стерлась от влажности и пара, так что ее уже невозможно прочесть.

В детстве мы с Ник надевали купальники и плавали в ванной, притворяясь, что мы русалки, а это наша лагуна. Почему-то нам казалось таким забавным сидеть в купальниках и иногда еще и в очках, так что мы могли нырять и смотреть друг на друга под водой, общаясь жестами и смеясь, выпуская большие пузыри. Мы были такими маленькими, что легко могли вытянуться в ванне во весь рост, лежа рядом, ее ноги у моей головы и наоборот, словно две сардины в банке.

Сегодня я старательно выполняю ритуал: включаю все четыре крана, добавляю в воду полтора колпачка лимона с вербеной, жду, пока вода станет такой горячей, чтобы от нее порозовела кожа, затем аккуратно залезаю в ванну и один за другим выключаю краны. Делаю вдох и погружаюсь с головой. Почти мгновенно моя боль испаряется. Мое собранное по осколкам тело становится невесомым. Волосы щекочут плечи и спину, словно щупальца. Я прислушиваюсь, но не слышу ничего, кроме биения собственного сердца, которое кажется громким, но отдаленным. Затем к этому звуку примешивается еще один.

Бум. Бум. Бум.

Кто-то стучит, нет, ломится в дверь. Я сажусь, дыхание сбивается.

Стук прекращается, и я лелею надежду, что он не повторится. Может, кто-то просто ошибся дверью. Какой-нибудь пьяный чувак перепутал наш дом с домом своего друга, или это была дурацкая шутка.

Но затем он раздается снова, чуть тише, но не менее настойчиво. Это точно не Ник. Я уверена, что она дома и давно уже спит, внутренне настраиваясь на завтрашний семейный ужин. Кроме того, Ник, само собой, знает про запасной ключ, который мы, как любая нормальная американская семья, прячем за искусственным камнем рядом с вазоном.

Проклиная все на свете, я выбираюсь из ванной, осторожно переступая нетвердыми ногами. Вытираюсь, дрожа, и натягиваю тонкие пижамные штаны и старую футболку с надписью «Пума», которую мой отец носил в старших классах. Мокрые волосы прилипают к спине, нет времени как следует их вытереть. Если мама проснется, само собой, во всем буду виновата я. Хватаю телефон с сиденья унитаза и смотрю на время. 23:35.

В холле решетчатое окно разбивает лунный свет на геометрические узоры. Я вижу, что за стеклом кто-то двигается в свете фонаря. Это заставляет меня отпрянуть на мгновение, вспомнив, совершенно иррационально, о Мэдлин Сноу и истерических слухах, распространяющихся по городу, – про извращенцев, хищников и похищенных девочек.

Затем кто-то прижимает ладонь к стеклу, чтобы заглянуть внутрь, и мое сердце замирает. Паркер.

Еще раньше, чем я успеваю открыть дверь, понимаю, что он пьян.

– Ты, – говорит он.

Только то, что он облокотился о стену, помогает ему удержаться на ногах. Одну руку он протягивает ко мне, словно хочет коснуться моего лица. Я отшатываюсь. Его рука, дрожащая, словно бабочка, замирает в воздухе.

– Я так рад, что это ты.

Я игнорирую эти слова. Игнорирую то, что мне так приятно их слышать, что я так их ждала.

– Что ты здесь делаешь?

– Я пришел увидеть тебя. – Он выпрямляется, немного покачиваясь, и проводит рукой по волосам. – Черт. Прости. Я напился.

– Это очевидно. – Я выхожу на крыльцо, осторожно закрывая за собой дверь и отчаянно желая, чтобы на мне было что-то другое, а не поношенная отцовская футболка, чтобы волосы были сухими, и главное, чтоб на мне был лифчик.

– Прости. Просто… мне так хреново стало из-за всей этой истории с днем рождения.

Паркер смотрит на меня так, как может только он, опустив подбородок и широко раскрыв глаза. Ресницы у него густые, словно кисточки, и любой другой парень с ними выглядел бы женственно. У него идеальная верхняя губа, четко очерченная, в форме сердца.