Пропавшие без вести - [15]

II

В молодости, еще в брежневские времена, Владимир Петрович Мамаев отсидел пять лет по статье 153 УК РСФСР за частнопредпринимательскую деятельность, «повлекшую обогащение в особо крупных размерах», и с тех пор все оценивал по тюремным и лагерным меркам — людей, политику, жизнеустройство вообще. Были паханы, державшие зоны. Были приближенные к паханам козырные фраера. Были шестерки и сявки с местом у параши. Была безмозглая отрицаловка. И были мужики, безропотно вкалывающие на промзонах.

Так было в лагере. Так было и на воле. Главный пахан сидел в Кремле, сначала генеральный секретарь, потом президент. Паханы помельче, члены Политбюро, секретари ЦК и обкомов, назывались теперь губернаторами. Козырные фраера шестерили для них в правительстве, в армии, в МВД, в судах и прокуратурах. Диссидентствующая отрицаловка сначала спивалась на кухнях, подписывала письма протеста, указывая свои фамилии и домашние адреса, чтобы не создавать лишних трудностей КГБ, и гордо, с чувством исполненного долга, парилась в лагерях. Потом вышла на площади, недолго поошивалась во власти, но ни к какой деятельности оказалась неспособна и потому быстро вернулась на кухни. Но пила уже не хорошую водку, а паленку осетинского производства. А мужики как пахали, так и продолжали пахать. И во все времена только от самого человека зависело, сумеет он пробиться к хлеборезке или останется в мужиках.

Сам Мамаев недолго проходил в мужиках. Отбывать срок его отправили в Тульскую область. ИТК, в которую он попал, пользовалась дурной славой. Начальником там был майор Копытов, зверь зверем. Кто к нему попадал, мог забыть про условно-досрочное освобождение. Не было условно-досрочных у Копыта. Он находил повод засадить в ШИЗО даже самого безотказного зэка. Почему майор Копытов так ненавидел зэков, никто не знал. Но это была одна из немногих колоний, где не имели власти криминальные авторитеты.

Как и во всех ИТК, в лагере была промзона — деревообрабатывающий цех. В нем зэки точили из заготовок костяшки для бухгалтерских счетов, покрывали их лаком и нанизывали на металлические прутки. Все бухгалтерии давно уже перешли на калькуляторы, счеты копились на складах, но план нужно было выполнять, и его выполняли и перевыполняли на 102,4 %. Осмотревшись, Мамаев напросился на прием к начальнику лагеря и предложил делать из костяшек не счеты, а чехлы-массажеры для автомобильных сидений, которые тогда только начали входить в моду. Он дал понять, что на воле у него остались связи в торговле и со сбытом проблем не будет. Он не стал объяснять, что это значит. Копытов сразу все понял.

Дело пошло. Мамаева назначили начальником производства, поселили в отдельной каптерке, по первой же просьбе давали свидания с Зинаидой, бухгалтершей фабрики, где он директорствовал и погорел. Девка была здоровенная, некрасивая, шумная. Но она оказалась единственной, кто не сдал Мамаева, когда началось следствие и все, кого он считал друзьями, начали валить на него что было и чего не было. Позже он женился на ней, хотя родители были в ужасе от его выбора. Зинаида была надежным человеком. Через нее Мамаев руководил сбытом продукции. Вся прибыль шла в карман майора Копытова. Деньги были немалые. Это была плата за условно-досрочное освобождение Мамаева. Оно было возможно после фактического отбытия осужденным не менее половины срока.

Два с половиной года прошло, но ничего не менялось. Майор клялся, что сделал все, что требовалось от него, материл судейских. Мамаев заподозрил неладное. По его приказу Зинаида вышла на нужных людей и при очередном свидании привезла копию характеристики, которую дал на него по запросу суда начальник ИТК. Характеристика была такая, что по ней следовало не выпускать зэка на свободу, а давать ему второй срок. Майор Копытов оказался не только жадной сволочью, но и сволочью глупой. Он очень удивился, когда через два месяца за ним пришли. Времена были андроповские, лютоватые, отмерили Копытову от души: восемь лет с конфискацией.

Но и Мамаеву этого не простили. На суде над Копытовым он проходил свидетелем, но все понимали, какова была его настоящая роль. Об условно-досрочном освобождении нечего было и заикаться. Но Мамаев ни разу не пожалел о том, что сделал.

Остаток срока он отбывал в Хакассии на лесоповале. Зэковские «малявы» донесли до зоны весть, что он посадил ненавидимого всеми Копыто. Воры в законе, державшие абаканские зоны, выразили ему уважение. Он мог не работать, но выходил на делянку, как простой мужик. Работа — это был единственный способ не опуститься. Но связь с авторитетами Мамаев поддерживал, так как знал уже, чем займется, когда выйдет на волю. Тысячи лагерей с бесплатной, бесправной и безотказной рабочей силой — это был Клондайк, не занятая никем ниша. Сама судьба распорядилась так, чтобы ее занял Мамаев.

И он эту нишу занял.

* * *

Сейчас Мамаев был в том счастливом для мужчины возрасте, когда давно уже забылись юношеские комплексы от сознания своей неказистости, второстепенности своего положения и среди блатных во дворе на Тишинке, и в школе, где тон задавали дети завмагов и мидовских чиновников со Смоленской площади, от унизительной бедности родителей, интеллигентов-шестидесятников. Мать преподавала литературу в пединституте, отец был редактором в Профиздате. Еще более унизительным было их высокомерное презрение к вещизму. Отец иногда печатал в журнале «Советские профсоюзы» статьи с критикой западного общества потребления, мать находила их совершенными по форме и глубокими по содержанию.