Пропавшая улика. И на восьмой день - [2]

— А то, что он будет расти на чемоданах, в табачном дыму и алкогольном перегаре, наполняющих его маленькие легкие вместо благословенного свежего воздуха. Вы хотите, чтобы малыш рос в таких условиях?

— Я не должна была на это соглашаться, — сказала девушка. — Я могла бы подыскать ему хорошую няню…

— Вижу, что вы думали об этом, несмотря на наш договор. — А. Берт Финнер одобрительно кивнул. — О'кей, вы найдете ему няню. И кто из вас станет ему матерью — вы или она? Вы будете вкалывать днем и ночью, чтобы платить ей жалованье и покупать ребенку молоко и все прочее, а он будет любить няню, а не вас. Стоит ли этого ваша самоотверженность?

Девушка закрыла глаза.

— Следовательно, няня отпадает, и мы возвращаемся к чемоданам. Кто будет крестить ребенка — какой-нибудь гостиничный клерк в Канзас-Сити? С кем он будет играть — с безработным трубачом-наркоманом? Что будет тащить в рот — пивные пробки и сигарные окурки? И при этом, — негромко добавил толстяк, — шататься от столика к столику, называя каждого посетителя папой?

— Ублюдок, — сквозь зубы прохрипела девушка.

— Именно это я и имел в виду, — кивнул толстяк.

— Я могла бы выйти замуж!

Они ехали по одной из улиц Вест-Сайда. Финнер подъехал к пустому тротуару.

— Мои поздравления, — усмехнулся он. — У вас есть на примете простофиля, который примет чужое отродье и назовет его сыночком?

— Выпустите меня, жирная свинья!

Толстяк улыбнулся:

— Дверца рядом с вами.

Девушка выскочила из машины, сверкая глазами. Финнер молча ждал.

Когда ее плечи поникли, он понял, что выиграл. Девушка осторожно положила сверток на сиденье рядом с ним и закрыла дверцу.

— Прощай, — шепнула она свертку. Вытерев с лица пот, Финнер вынул из внутреннего кармана объемистый конверт и протянул ей.

— Здесь ваш гонорар, — добродушно сказал он.

Посмотрев на толстяка невидящим взглядом, девушка схватила конверт и швырнула в него. Конверт угодил прямо в лысый череп и порвался, купюры рассыпались на сиденье, скользнули на пол. Девушка повернулась и побежала прочь.

— Рад был познакомиться, — крикнул ей вслед Финнер.

Собрав банкноты, он спрятал их в бумажник, потом окинул взглядом улицу. Она была пуста. Склонившись над ребенком, толстяк развернул одеяло. Обнаружив ярлык универмага на украшенной лентами батистовой распашонке, он оторвал его и сунул в карман. Потом нашел еще один ярлык на нижней рубашечке и тоже удалил его. Еще раз посмотрев на спящего ребенка, он снова завернул его в одеяло и положил рядом с собой.

После этого Финнер обследовал содержимое клеенчатой сумки и удовлетворенно застегнул «молнию».

— Ну, бэби, тебе предстоит долгая и чертовски скучная жизнь, — обратился он к свертку. — С твоей мамашей тебе было бы куда веселее.

А. Берт Финнер посмотрел на часы и поехал дальше. Следуя по Вестсайдскому шоссе с предписанной законом скоростью тридцать миль в час и иногда дружелюбно поглядывая на сверток, он начал насвистывать.

Вскоре свист перешел в пение.

— «О, сладостная тайна жизни и любви-и-и…» — распевал он.

* * *

В пустынном переулке, который ответвлялся от Хатчинсон-Ривер-Паркуэй, между Пелемом и Нью-Рошелью, стоял семиместный «кадиллак». Это был старомодный, безукоризненно чистый автомобиль с коннектикутскими номерами. За рулем восседал краснолицый седовласый шофер. Рядом с ним расположилась полная женщина с пикантным носиком. На вид ей было лет под пятьдесят. Под легким пальто на ней была нейлоновая униформа медсестры.

На задних сиденьях разместились супруги Хамфри.

— По-моему, он опаздывает, Олтон, — сказала Сара Стайлс Хамфри.

Ее муж улыбнулся:

— Он скоро будет, Сара.

— Я дрожу от нетерпения!

Олтон Хамфри, костлявый мужчина в мрачном черном костюме, похлопал жену по большой холеной руке. Миссис Хамфри была крупной женщиной с крупными чертами лица, над которым она неустанно трудилась.

Предки Олтона Хамфри прибыли в Америку на «Мейфлауэре» и со времен Коулс-Хилла и плимутской плантации[5] оставляли свой знаменитый прах среди камней Новой Англии. Семья его жены была почти столь же родовитой.

Олтон К. Хамфри быстро убрал руку. Он спокойно относился к изъянам во внешности жены, но не терпел своего собственного. Олтон родился без кончика мизинца на правой руке и старательно скрывал это, прижимая увечный палец к ладони. Из-за этого подгибался и безымянный палец. Когда он поднимал руку в приветствии, жест получался торжественным и значительным, как у римского патриция. Это ему нравилось.

— А что, если она передумала? — не унималась его жена.

— Чепуха, Сара.

— Как бы я хотела, чтобы это произошло как у всех, самым обычным способом, — вздохнула она.

Олтон Хамфри сжал губы. В критических ситуациях Сара была сущим младенцем.

— Ты знаешь, дорогая, что это невозможно.

— Почему?

— Не забывай, что мы с тобой уже не в том возрасте.

— О, Олтон, ты мог бы как-нибудь это устроить. — Одним из очаровательных качеств Сары Хамфри была твердая уверенность, что ее муж может устроить абсолютно все.

— Этот способ безопаснее, Сара.

— Да. — Сара Хамфри поежилась. Олтон, как всегда, был прав. «Если бы представители нашего класса могли жить как обычные люди!» — с тоской подумала она.