Пропавшая - [57]

Отдельно, в пластиковой папке, лежит еще одно письмо. Я раскрываю его, затаив дыхание.

Дорогая миссис Карлайл!

Ваша дочь жива. И останется жить, если вы станете сотрудничать. Любая ошибка – и она умрет. Ее жизнь в ваших руках.

Мы требуем два миллиона фунтов в бриллиантах высшей пробы размером не меньше карата. Вы разложите их в четыре отдельных бархатных футляра. Каждый футляр должен быть прикреплен к полоске пенопласта толщиной в четверть дюйма, затем дважды обернут флюоресцирующим полиэтиленом. Каждый сверток не должен превышать в длину 6 дюймов, в ширину – 2,5 дюйма и в высоту – 0,75 дюйма. Их следует положить в 20-дюймовую коробку из-под пиццы.

Спустя три дня вы поместите объявление в «Санди таймс» об аренде виллы. В нем будет номер мобильного телефона для дальнейшей связи.

К телефону всегда должны подходить вы, миссис Карлайл. Только вы. Если трубку возьмет кто-то другой, Микаэла умрет.

Мы не вступаем в переговоры. Не принимаем никаких оправданий. Если в дело вмешается полиция, вы знаете исход.

У ВАС ЕСТЬ ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС.

Письмо напечатано аккуратно, видимо, на лазерном принтере. И хотя на этот раз никто не подделывает детский почерк, эмоциональный шантаж столь же силен.

Я поместил объявление. Купил мобильный телефон. Значит, я верил, что Микки жива. Возможно, меня убедила не бесспорность доказательств, а их совокупность. Говарда осудили на основании косвенных улик, и не исключено, что воскресил Микки, поверив рассказам и предположениям.

– По крайней мере, теперь у нас есть подтверждение, – говорит Али, читая заключение по тестам ДНК.

– Но это ничего не меняет. Кэмпбелл не станет заново открывать дело или признавать, что мы совершили ошибку. Криминалисты, юристы, свидетели и политики не собираются пересматривать приговор, вынесенный Говарду.

– Вы их осуждаете? Вы что, действительно хотите его освободить?

– Нет.

– Тогда почему мы это делаем, сэр?

– Потому что я не думаю, что выкуп был подделкой. Я думаю, что она жива! Иначе почему я рискнул всем?

Я смотрю через дорогу на автобусную остановку, где девочка лет двенадцати напряженно всматривается в даль в ожидании автобуса на 11.15, который приедет не раньше одиннадцати тридцати пяти.

Дело не в Говарде. Меня не волнуют вопросы совести и проблемы правосудия. Я просто хочу найти Микки.

Надвигается гроза. Из-за того, что воздух наэлектризован, волосы Али поднимаются, словно подпертые невидимыми проволочками. Через несколько минут крупные капли начинают стучать по лобовому стеклу, а водостоки захлебываются листьями. Можете списать это на глобальное потепление и изменение климата, но я не помню, чтобы такие грозы были во времена моей юности.

Шины «воксхолла» шуршат по мокрому асфальту. Сидя за рулем, Али всегда сосредоточивается, словно проходит компьютерную аркаду. Она как будто постоянно ждет, что кто-то побежит на красный свет или шагнет с тротуара под колеса.

Мы переезжаем Тауэр-бридж и поворачиваем на восток по шоссе А2, минуя Блэкхит[73] и Шутерс-хилл[74], потом оказываемся в Дартфорде[75]. Гроза окончилась, но небо по-прежнему низкое и серое. Холодный ветер поднимает с земли клочья бумаги и несет их по улице.

Это настоящий английский спальный район, с живыми изгородями и бассейнами для птиц, похожими на лужи. Я даже чувствую запах удобрений для газонов и вижу картинку в телевизоре, который смотрят за три дома отсюда.

Паб «Белая лошадь» приглашает на круглосуточные завтраки, но закрыт до полудня. Заглядывая в окно, я вижу пустой бар, стулья, поставленные на столы, пылесос на ковре, мишень для дротиков и железную подставку для ног вдоль барной стойки.

Я обхожу здание сзади, Али держится на расстоянии нескольких футов от меня. Большие деревянные ворота закрыты, но не заперты. За ними – кирпичный двор, заставленный серебристыми бочонками, из-за которых видны мотоцикл и две машины, одна из которых, лишенная колес, водружена на кирпичи и покрашена в камуфляжные цвета.

Прямо возле двери на капоте сидит мальчишка лет пятнадцати и протирает карбюратор промасленной тряпкой. Его ноги в поношенных кроссовках раскачиваются взад-вперед, челюсть постоянно двигается, откусывая, пережевывая и выплевывая слова. Он замечает меня, и его голова дергается.

– При-пере-пиреветик.

– Привет, Стиви.

Он соскальзывает с машины и хватает меня за руку, прижимая ухо к часам.

– Тик-так, тик-так.

Синдром Туретта превратил его в комок ужимок, ругательств и криков – в «ходячую кунсткамеру», по словам его отца, Рэя Мерфи, бывшего коменданта Долфин-мэншн.

Я оборачиваюсь к Али:

– Это Стиви Мерфи.

– С. Мерфи. Смерфи. Смерф, Смерф, – лает он, как морской котик.

Али гладит его по коротко остриженным волосам, и он мурлычет, как котенок.

– Папа дома?

Он дергает головой:

– Фига с два. Ушел!

– Куда ушел?

Он пожимает плечами.

Рэй Мерфи обеспечил алиби Кирстен в утро исчезновения Микки. Как они оба утверждали, он чинил ей душ. Маленький человечек, припадающий к земле, словно такса, но я помню, как когда-то Мерфи дрался на Уэмбли – лучший боксер Британии в весе цыпленка. Это было где-то в начале восьмидесятых.

Я дважды допрашивал его во время первого расследования. Я думал, что он мог знать, как Микки вышла из здания.