Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - [2]

Махеш стоял на дороге, ожидая меня.

— Ну что? — Его зычный режиссёрский голос отогнал видение стоящей перед глазами картины финальной сцены.

— Всё. Он уже дал мне всё необходимое, чтобы я мог получить то, что мне нужно. Мне от него больше ничего не надо, это кажется глупым.

Но что-то нарастало внутри меня. Страх.

В течение последних недель он не раз, как бы шутя, предлагал мне значительную сумму денег за оказанную ему помощь — ношу, которую, по его собственным словам, он никогда бы не взвалил на себя в отношении кого бы то ни было. Он шутливо называл моё участие в его жизни «кайф доброделателя». Знакомые советовали мне взять деньги, и хотя я знал, что предложение было всего лишь одной из его шуток, это не мешало мне фантазировать на тему того, как бы я себя чувствовал, имей на руках столь кругленькую сумму. Всю жизнь я, как и другие, беспокоился о деньгах, но идея получить «фонд роботов»[1] была одновременно и заманчивой, и смехотворной. Он уже дал столько, что было не унести. Я, конечно, жадный, но не до такой степени.

Встреча с Юджи была просто подарком судьбы после бесконечной череды неудовлетворённости всем, что я видел. Наконец нашёлся кто-то, кто действительно имел то, что мне было нужно. И у него этого было в избытке. Он был этим. Это была поистине дикая природа в человеческой форме — бесстрашная, гармоничная и непредсказуемая. Встреча с ним была вздохом облегчения после вечности напряжения. Он подтвердил мои наихудшие опасения относительно всего и при этом являлся олицетворением самой жизни, бьющей прямо из источника.

Его слова иногда ставили в тупик, но его общество было пронзительным, словно звенящий в лесу колокольчик. Его присутствие уже само по себе было учением. Он был живым настолько тотально, что места для понимания не оставалось. Он был слишком скор для понимания.

Я больше чувствовал, чем понимал это с самого первого момента нашей встречи. Поначалу меня всё в нём поражало. Постепенно, по мере сближения с Юджи, мои страдания начали усиливаться, но я верил, что всё, что ни делается, к лучшему. Сомнения возникали, когда страдания становились невыносимыми, но это примерно как в хирургии: сначала чертовски больно, а только потом рана заживает. После встречи с ним всё изменилось до такой степени, что это изумляет меня по сей день. По какой-то причине я почти сразу смог сблизиться с ним, и с тех пор моя жизнь понеслась по пересечённой местности в непредсказуемых направлениях, как выскочившие из колеи сани. Он был ускорителем человеческих частиц.

ГЛАВА 2

«Моя личная история бесполезна: она не может служить образцом для кого бы то ни было, потому что ваша история уникальна в своём роде. У вас свои условия жизни, своё окружение, своё происхождение — у вас всё другое. Отличается каждое событие в вашей жизни».[2]

Я родился в католической семье в пригороде Средней Америки. Каждое воскресенье я неизменно ходил в церковь, а в остальные дни посещал церковно-приходскую школу. После восьми лет ношения обязательной униформы с рубашкой и галстуком я облегчённо вздохнул, перейдя в государственную среднюю школу. Полагаю, религия была своего рода социальной обязанностью, но в моей семье, казалось, все поголовно верили в бородатого дядьку на небесах. Для матери это было более важно, чем для отца, поскольку ему было достаточно подтверждения его тождественности и обещания небесного наследства. Он был стопроцентным ирландцем из Бостона и гордился этим. Когда мне было шестнадцать, мы переехали в престижный район на Восточном побережье. Переехали на моё счастье, поскольку на старом месте я уже начинал делать карьеру малолетнего преступника. Новое окружение заставило меня более полно осознать тот факт, что растущий средний класс оказывается зажатым между двумя реальностями — бедностью и богатством, словно в прослойке сэндвича. Казалось, мы постоянно стремились к одному берегу и отталкивались от другого. Как бы то ни было, пытаясь избежать пригородной скуки, я стал выпивать и употреблять наркотики, как любой обычный американский подросток, а также, скрываясь в мире литературы, читать Германа Гессе, Карлоса Кастанеду и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Винсент Ван Гог и Энди Уорхол натолкнули меня на мысль, что профессия художника может помочь мне вырваться из окраины. Главное было — не работать в офисе, как мой отец.

Меня приняли в местный университет, где я взялся за учёбу и смог поступить на обучение по специальной премиум-программе.

Однажды профессор по искусству, взявшая меня под своё крыло, вручила мне книгу, написанную человеком по имени Джидду Кришнамурти. Поначалу имя автора меня сильно смутило. Выскользнув из лап католической церкви, я меньше всего хотел иметь дело с каким-нибудь индийским гуру, но из уважения к преподавателю книгу прочёл. Автор книги считал сомнение необходимым инструментом при рассмотрении вопроса жизни и духовности. У меня сложилось впечатление, что он пережил то, что называется подлинной трансформацией сознания. Казалось, он действительно мог быть просветлённым. Идею просветления я взял из книг Гессе и других авторов, но было что-то такое в его тоне, что заставило меня поверить в его истинность. Во время бесед он не цитировал других людей, а в том, что говорил, присутствовало какое-то особое качество. Могло ли такое быть? Мог ли он оказаться человеком, подобным Сиддхартхе?