Пронеси, господи! - [51]

— Более чем. Еще советы будут?

— Да как вам сказать… Отвлекусь я в сторону, Игорь Мовсесович. Года два назад понял я, что обобрали меня по всем чакрам, совсем уж ни жить, ни дышать не могу. Ну все, все отобрали! Чуваши, евреи, лемуры! Кто хотел, тот и хапал. И пошел я тогда по эгрегорам сам — искать, что плохо лежит, может, найду что свое, кровное. И нашел. Не свое, правда, а чужое, но очень мне кое-что пригодилось, да и пригодится еще. Умение, например, столярничать. По красному дереву. Еще — лапти плести. Вот, у меня на столе кочедык настоящий лежит, пятку выплетать, — пока что как пресс-папье; вот, бетель умею делать настоящий, если, конечно, компоненты есть. Словом, без куска хлеба остаться не должен бы. Попробовали бы и вы тоже так… поискать на черный день вокруг себя… да и в себе тоже? У китайцев есть специальная… молитва, что ли… одной, так сказать, богине — чтобы та послала много умения. Ваше спасение, лично ваше, если честно говорить, именно здесь и лежит. Мягко говоря, пошли бы вы туда, не знаю куда, там ведь точно лежит то, не знаю что, а оно, уверяю вас, качества там наивысшего и в надлежащем количестве. Вы ведь и представления не имеете, с кем связались, раз уж упустили его, так стоит ли ловить? Думаете, он просто шпион? Думаете, вы его просто так ловите, по-будничному? Да ведь о вас, ежели вы его сумеете не поймать, потомки говорить будут! С благодарностью!

— Это как же я такое… сумею?

— А вы попытайтесь, не пожалеете. И еще, помните, я вам говорил о карме России?

— Что-то было такое.

— Так вот, Игорь Мовсесович, как вы относитесь к Романову?

— К секретарю Ленинградского обкома?

— Да хотя бы к нему.

— С большим уважением. А в чем дело?

— Так вот, я советовал бы вам и в дальнейшем относиться к Романовым со всем возможным уважением.

— Это и все?

— Все.

(«Кранты нам! Быть Романову генсеком! — подумал Аракелян. — Чего уж яснее. За такое предупреждение и впрямь стоит прописать киргизенка в Москве.»)

Аракелян записал все, что считал возможным доверить бумаге, тепло поблагодарил странновато ухмыльнувшегося хозяина и вышел. Сильный октябрьский ветер ободрал с деревьев уже почти все, что шумело на них летом, под ногами листвы было видимо-невидимо. Аракелян медленно дошел до угла и сел в машину. И тут только вспомнил, что для России фамилия «Романов» означает не одного только ленинградского вождя. Похолодел, но плюнул.

«Поди туда — не знаю куда, — размышлял Аракелян, покуда машина плыла к центру. — Неужели этот самый Федулов заслан сюда самому себе неведомо зачем? А если при этом проклятый гестаповец ван Леннеп посулил успех, то… Страшно подумать, к чему может привести такая операция. Ищет себе человек неведомо что, а изобретает, скажем, порох. Или пенициллин. Блуждания. Блуждай себе, значит, блуждай — да и наблуждаешь». — Аракелян принял решение. И сам же назвал будущую операцию — «Блуждающая почка».

Первым же делом он вызвал в кабинет ответственного капитана Синельского. Тот не замедлил появиться, впрочем, в алкогольной форме № 6, а не № 4, как полагалось по служебному положению — но все еще вполне вменяемый. Кратко доложился: мол, вчера вечером посетил несколько ресторанов, вступал в контакты с иностранными туристами, в частности, заметил явно диверсионную группу из семи человек, видимо, заброшенную в СССР для растления населения путем склонения оного к занятиям групповым сексом. «Знаем, знаем, — отрезал Аракелян, — ты, конечно, присоединился к группе и принял на себя всю тяжесть первого удара. Тоже мне, Брестская крепость». — Синельский стал отрицать, но полковник не слушал, потом капитан попросил денег на представительство, потому что дотратился и вчера был вынужден пить исключительно за счет иностранных туристов. — «Тебе только того и надо, а им тоже так и надо», — парировал Аракелян, и Синельский, решив, что лучше вообще заткнуться, остался стоять по стойке «смирно».

Словом, через час, когда ушибленный кирпичом в позвоночник Гена Селиверстов раскололся и выдал адрес Лены Лошаковой, а вся в синяках Лена, ревя в семь ручьев, исповедалась Аракеляну в своих руинных приключениях, когда выяснилось, что незнакомый мужчина чуть не наступил на них с Геной, а ведь и без того очень страшно было, потом же ведь все рухнуло, а потом он через забор перелез и больше она его не видела, нет, Гену видела, а мужчину не видела, да нет, Гена тоже мужчина, а не видела она того, который на них чуть не наступил, — когда все два десятка московских инвалидов были допрошены, и все до единого вспомнили, как в тот самый день брали билет именно этому самому человеку, все, как сговорившись, из пяти предъявляемых им для опознания фотографий выбирали именно Джеймса, лицо его, видимо, хорошо им запомнилось, — до Брянска, Хабаровска, Оренбурга, Сыктывкара и даже порта Тикси, хотя туда, как известно, поезда не ходят, рельсов не проложено, — когда все это стало известно, инвалидов и Лену с Геной отпустили по домам, взяв подписки о невыезде и неразглашении (того, кто брал билет в Сыктывкар, пока заперли на Кузнецком — из Сыктывкара родом был Федулов), потом двадцать два агента были отправлены во все поименованные города искать шпиона и «то, не знаю что, словом, что важным сочтете, о том и докладывайте», — только тогда пришлось даже и запертого инвалида отпустить: как выяснил Аракелян — и дал за это немедленный, дикий разнос лаборантам, — инвалидам предъявляли для опознания не пять фотографий разных людей, а пять фотографий все того же Джеймса, целиком и по частям, так что засыл агентов в двадцать два города потерял смысл. Однако командировки были уже оформлены, а часть агентов и улетела уже по месту командировки. Но Аракелян уже смертельно устал, а до конца рабочего дня нужно было выполнить обещание, данное телепату, — поддерживать с Абрикосовым хорошие отношения следовало по самой сути событий. Нужно было прописать в Москве киргизенка.