Промельк Беллы - [79]

Когда мы вошли в посольство, пружина уличной двери не сработала, и дверь не закрылась до конца. Ленивый хам-охранник сделал нам замечание: «Закройте за собой дверь!». Я не успел опомниться, как услышал звонкий голос Беллы, отвечавшей охраннику: «Встаньте и закройте за мной дверь!». Поразительно, но в ее голосе прозвучала такая металлическая интонация, что охранник неожиданно повиновался, поднял свой зад и послушно закрыл дверь.

Разговор с Борисовым не принес нам радости. Он ответил, что быстро вопрос о поездке в США решить нельзя, необходимо запросить Москву, на что потребуется месяц.

По окончании этого срока мы снова навестили его, и он снова ничего определенного не сказал. Единственно, чего удалось добиться, это продления нашего пребывания за границей на месяц. Это было перед нашей поездкой на юг Франции, в Швейцарию и Италию.

Из Милана мы прилетели в день намеченного ранее выступления Беллы в театре Espaсe Pierre Cardin на Елисейских Полях. Это выступление, как я уже писал, было широко разрекламировано по городу при помощи афиши с портретом Беллы. Любопытная деталь: в момент, когда специально приглашенный фотограф снимал Беллу для афиши, она ни за что не хотела улыбнуться. Ей казалось, что российский поэт не может выглядеть улыбчивым, это противоречит той скорби, которую она несет в своих стихах, посвященных судьбам великих русских поэтов.

Вечер Беллы собрал полный зал — пятьсот человек, что по парижским меркам просто огромное количество слушателей. Белла читала стихи, посвященные ушедшим поэтам.

Памяти Осипа Мандельштама:

Гортань, затеявшая речь

неслыханную, — так открыта.

Довольно, чтоб ее пресечь,

и меньшего усердья быта.

Ему особенный почет,

двоякое злорадство неба:

певец, снабженный кляпом в рот,

и лакомка, лишенный хлеба.

Из мемуаров: «Мандельштам

любил пирожные». Я рада

узнать об этом. Но дышать

не хочется, да и не надо.

Так значит, пребывать творцом,

за спину заломивши руки,

и безымянным мертвецом

все ж не достаточно для муки?

Белла ощущала биение пульса русской эмиграции. Судьба Марины Цветаевой, которая в такой высокой степени волновала Беллу, была отчасти и их судьбой.

Тем летним снимком: на крыльце чужом,

как виселица, криво и отдельно

поставленном, не приводящем в дом,

но выводящем из дому. Одета

в неистовый сатиновый доспех,

стесняющий отдельный мускул горла,

так и сидишь, уже отбыв, допев

труд лошадиный голода и гона.

Белла исторгала и обрушивала слова на зал, который не ведал, что такое может произнести человек, приехавший из Советской России. Слушатели сидели с глазами, полными слез.

Памяти Анны Ахматовой:

Я завидую ей — меж корней,

Нищей пленнице рая и ада.

О, когда б я была так богата,

что мне прелесть оставшихся дней?

Но я знаю, какая расплата

За судьбу быть не мною, а ей.

Стихи Беллы реяли в воздухе, и российская трагедия звучала в иллюминированном и расцвеченном тысячами огней ночном небе Парижа. Это был реквием по ушедшим поэтам-страдальцам, разделившим мучительную судьбу России.

Парижане слушали Беллу, затаив дыхание, боясь шелохнуться и пропустить хотя бы слово. В сердцах эмигрантов эти стихи отзывались эхом боли и становились связующей нитью между поколениями русских людей.

Переводы стихов на французский читала Одиль Версуа (Таня, сестра Марины Влади), известная актриса, много лет работавшая в театрах Парижа.

На вечере были все наши парижские знакомые: Марина Влади, Степан Татищев, Рене Герра, Миша Шемякин, Саша Туринцев, Муза Боярская, Наталья Ивановна Столярова, Покьюрет Вильнев, Серж Шмеман и многие другие. Вечер прошел с огромным успехом, было море цветов и много поздравлений.

Но в зале открыто присутствовали и сотрудники посольства, которые по окончании вечера подошли к нам и довольно строго спросили о наших планах на будущее. Кроме того, они вспомнили о выступлении Беллы в Институте восточных языков и сказали, что они сожалеют о том, что чтение стихов имело место быть в таком антисоветском гнезде, как Сорбонна, где студенты изучают Солженицына. В заключение беседы сотрудники посольства настойчиво рекомендовали нам встретиться в понедельник с товарищем Борисовым в его кабинете.

После вечера мы всей компанией отправились к Одиль Версуа в ее изумительный особняк на rue Universite, служивший когда-то резиденцией посла России. Пришло очень много народу, все были чрезвычайно возбуждены вечером, закончилось все это довольно бурным гуляньем.

После выступления Беллы нам действительно следовало встретиться с культурным атташе, чтобы уточнить возможность нашего выезда в США.

В понедельник, что важно для человека, верящего в дурные приметы, мы проделали уже известный нам путь на рю Гринель, где размещалось советское посольство, которое находилось за очень высокой оградой, характерной для парижских особняков XVII века.

Было утро — мы должны были прийти к девяти часам. Тем не менее мы с Беллой зашли в кафе прямо перед зданием посольства. Нам хотелось выпить по рюмке кальвадоса. Мы должны были это сделать перед предстоящим мучительным общением. Я не уверен, что страж посольских ворот помнил нас, но он как-то особенно придирчиво копался в моем паспорте, безграмотно пытаясь громко произнести мою труднодоступную для его слуха фамилию. Вдоволь насладившись игрой согласных и так и не справившись с их звучанием как единого целого, он разрешил нам войти внутрь посольского двора, куда через распахнувшиеся огромные ворота въехал на черном «мерседесе» сам товарищ Борисов.